Мы отделались очень легко. Трудно себе представить, как можно было не попасть в фигуру человека из винтовки с расстояния двадцати — тридцати метров при ярком освещении. Так могли стрелять только подлые трусы, предатели своего народа.

Около двух часов еще пробирались мы по залитым водой кустарникам, отыскивая какой-нибудь путь к одной из намеченных нами деревень, где должны были быть связные местных партизанских отрядов. Наконец мы выбрались из зарослей молодняка, вышли на дорогу и скоро попали в небольшой наполовину сожженный населенный пункт. Здесь нам удалось отыскать связного, который проводил нас в лагерь, расположенный на одном из островов, у самого разлива реки Припяти.

Мне сообщили, что поблизости, на грудках, изолированных водой, в большом семейном партизанском лагере имеются санчасть и медработник. В отряде были также лодки и перевозчики. Нужно было устроить тяжело раненного автоматчика и договориться о переправе через Припять.

Несколько часов спустя ко мне явились два партизана. Оба они были пьяны.

До фронта оставалось тридцать пять — сорок километров. Оттуда доносилась артиллерийская канонада. Тяжело раненный фашистский зверь, отползая, огрызался, сжигая на своем пути села и расстреливая мирное население… И в такое время пить и бездействовать?! Я готов был жестоко наказать этих людей, но вряд ли это могло способствовать нашему переходу и благоприятствовать уходу за раненым.

— Кто вы такие? — резко спросил я.

— Мы-ы?.. Мы… бат-тин-цы.

— Вы пьяницы! Как вам не стыдно называть себя батинцами?.. Я полковник Льдов, старый знакомый Бати… Да если бы он увидел вас такими сейчас, он бы не одну березовую палку поломал о ваши шеи.

— Да-а, мы слышали, что он был крутого нрава. Да ведь к нему в таком виде мы не посмели бы явиться, — заявил один из прибывших, стараясь овладеть собой.

— В ближайшее время я могу увидеться в Москве с вашим Батей и рассказать ему, чем вы здесь занимаетесь.

Эти слова подействовали на партизан отрезвляюще. Я предложил Михаилу Горячеву записать их фамилии. Партизаны начали одергивать телогрейки, принимая положение «смирно».

— Ну так вот что, — снова обратился я к батинцам, — сейчас вы возьмете у меня раненого и обеспечите ему медицинскую помощь, а потом доставите сюда лодки для переправы моих бойцов через Припять. В зависимости от выполнения этих поручений и вашего дальнейшего поведения Батя будет принимать решение о том, как с вами поступить.

Партизаны направились выполнять приказание.

Это были командир и старшина семейного лагеря.

Через два часа невдалеке от нас в канаве уже стояло шесть лодок. На одной из них были закреплены носилки, с теплым одеялом и подушкой для раненого. Командир и старшина, протрезвившись окончательно, четко распоряжались. Вскоре прибыл и фельдшер для сопровождения раненого в санчасть батинцев.

К оставшимся пяти лодкам старшина приставил пять перевозчиков. Было видно, что это были опытные лодочники. Они ловко управляли своими суденышками с помощью длинных хорошо отделанных шестов.

Перевозчикам командир лагеря отдал приказание: доставить нас до сухого берега и возвратиться только после того, как они получат от меня справку, что задание ими выполнено и что они больше не нужны.

Я поблагодарил командира и старшину за четкое и своевременное выполнение моего приказания и пообещал доложить об этом Бате.

Мы распрощались. Лодки легко заскользили по канаве к реке Припяти. Через час канава слилась с мощной в своем весеннем половодье рекой. Перед нами открылось огромное водное пространство.

15 апреля был теплый солнечный день. Мы плыли по Припяти. Вокруг нас простиралась необозримая водная гладь с большим количеством вкрапленных в нее мелких лесистых островков.

Здесь было совершенно безопасно от наземного противника. Но надо было тщательно следить за воздухом и при появлении самолетов прибиваться к ближайшему островку и маскироваться в кустарнике.

Но самолетов не было слышно. Над водной поверхностью стоял лишь непрерывный шум от бесчисленных стай перелетных птиц. Я бывал на реках в Якутии, на Ладожском озере и в Финском заливе, но такого обилия и разнообразия перелетных птиц видеть не приходилось.

Напоминая клубки белой всклокоченной пены, в разных местах небольшими стаями плавали лебеди. На покрытых тонким слоем воды островках ходили цапли и аисты. Тут и там, напоминая выцветшие от времени старые зонты, парами и небольшими кучками стояли журавли. Но больше всего здесь было уток. Утки на целые километры покрывали водную поверхность сплошным узловатым разноцветным ковром. Большую часть этих сотен тысяч водоплавающих составляли кряквы и шилохвостые.

Не только огромные стаи утиных не обращали на нас никакого внимания, но даже журавли и лебеди, скосив на нас свои красивые головы, продолжали оставаться на своих местах или лениво отплывали и уходили в сторону от движущейся мимо них лодочной флотилии. Но утки не сидели спокойно. Они суетились, хлопали крыльями и дрались, очищая водную поверхность от какого-то грязного наноса.

Проплывая мимо огромной утиной стаи, я заметил, что вода во многих местах была покрыта грязной клочковатой пеной.

— Что это такое? — спросил я у нашего лодочника.

— А это комар, — объяснил лодочник, — Он на болоте выводится, а тут, гляди, всплыл на поверхность.

Я не поверил и, перегнувшись за борт лодки, зачерпнул немного серо-грязноватой пены. Лодочник говорил правду — это были комары. Среди массы бескрылых были уже и такие, которые почти ничем не отличались от обыкновенного вполне оформившегося комара. Утки, как видно, тем и занимались, что уничтожали это бесчисленное множество насекомых, представлявших обильный и, вероятно, питательный корм. Теперь только я заметил, что там, где копошились утиные стаи, в воздухе крутились целые облака комаров. Лодочник пояснил, что комар, поднявшийся в воздух, в течение двух недель является совершенно безвредным и только позднее, когда у него отрастает длинный хобот кровососа, он начинает нападать на человека и на животных.

На гладкой поверхности воды, не занятой птицами, непрерывными всплесками металась рыба. Мы плыл» теперь по залитому водой травянистому лугу. Солнце хорошо просвечивало полуметровый слой воды, и, присмотревшись ко дну, можно было заметить, как вздрагивает отава на залитых водою лугах. Видно было, как в разных местах выскакивали из травы дремавшие на солнце плотвицы, лини и окуни. В одиночку и косяками мелькали из-под лодок стайки красивых быстрых язей. А в некоторых местах рыбья мелочь копошилась в траве и под ней всплывали массы вылупившихся из яичек насекомых. Рыбешки под водой, видимо, занимались тем же, чем водоплавающие пернатые промышляли на поверхности воды. Сектор наблюдения дна, однако, ограничивался лишь пятном в несколько квадратных метров. Что происходило дальше — трудно было рассмотреть. Но в отдельных местах вода вокруг лодок точно вскипала брызгами и красивыми винтообразными кольцами. А еще дальше из воды торчали хвосты и гребни лениво кружившихся косяков нерестующих рыб.

Я так увлекся этими подводными и надводными мирами, что забыл на некоторое время о том, где я нахожусь. Мне страшно захотелось продлить это удовольствие.

Как-то внезапно донесся до слуха рокот мотора и напомнил совсем не мирную обстановку. Я вскинул вверх голову, но самолета в воздухе не было, да и доносившийся звук мотора не был похож на самолетный.

— Что это? — спросил я у лодочника.

— Это немецкий катер. Здесь вот за этими кустами проходит самый фарватер реки.

Нечего сказать, приятное соседство! Оказалось, что немецкие катера, вооруженные двумя-тремя пулеметами, ходили тут совсем рядом, за полоской кустарника, отделявшего нас от главного русла реки.

Недалеко за кустами мелькнули контуры нескольких деревенских изб.

— Это остатки большого села Берестянки, сожженного гитлеровцами, — пояснил лодочник.