Каратели обосновались на посту номер первый. Наше положение становилось серьезным.

К вечеру 6 апреля к нам из глубины болот подошли две свежие боевые группы. Получив подкрепление в восемьдесят пять отборных бойцов, мы восстановили положение и вновь заняли пост номер один.

Я продолжал командовать обороной, присланный мне заместитель чувствовал себя не у дел. А мой аппендицит время от времени покалывал, напоминая о себе. Опасаясь новых осложнений болезни, я отдал приказ о передаче командования заместителю и 8 апреля, в сопровождении двенадцати автоматчиков, тронулся к линии фронта.

Весна бурлила потоками ручьев. Наша заполненная до краев канава представляла теперь прекрасный водный канал. Мы погрузились на две лодки-плоскодонки и тронулись на восток. Хотя все это и делалось мной во исполнение приказа центра, но я все же чувствовал себя очень неловко и расставался с друзьями и соратниками с болью в сердце. За все двадцать восемь месяцев моей борьбы в тылу врага еще не было случая, чтобы я покидал своих бойцов в сложной боевой обстановке. Успокаивало, что гитлеровцы все же бессильны в наших болотистых просторах, а продуктами питания на время блокады товарищи были обеспечены.

Я успокаивал себя и тем, что в тылу фашистских оккупантов, как и на фронте, все наши люди были вдохновлены несокрушимым движением Красной Армии вперед, чувством скорой победы над фашизмом.

В первых числах апреля, через восточную часть нашего района из-за Варшавы двигался со своим соединением Петр Петрович Вершигора У него было много раненых, и он следовал в район Хворостова, где в распоряжении соединения Комарова имелась посадочная площадка для самолетов. Узнав от моих бойцов о том, что полковник Льдов — это Батя из-под озера Червонное, Петр Петрович написал мне приглашение. Но до Хворостова было почти такое же расстояние, как до линии фронта, и я решил итти навстречу Красной Армии.

На вторую ночь перед рассветом мы пересекли шоссейную дорогу Пинск — Телеханы и, углубившись километра на два в лес, остановились передохнуть в небольшой деревне.

Ранним утром меня разбудил часовой. Я вышел на улицу. С шоссе доносилось тарахтенье моторов и стук колесного транспорта, а в воздухе был слышен гул многих десятков самолетов, в районе Спорова ухали частые взрывы авиабомб. Можно было предположить, что началось отступление гитлеровцев из Пинска. Линия фронта в это время проходила километров двадцать — тридцать восточнее этого города.

Дальнейшему продвижению Красной Армии преградила путь разлившаяся на десятки километров река Припять, поэтому пинскому гарнизону пока непосредственной угрозы не было. Оторвавшись от радиосвязи с Москвой, я предположил, что Красная Армия прорвала фронт в направлении на Кобрин и Брест во фланг и движется в тыл пинскому гарнизону. В этом случае лучше было переждать несколько дней, пока фронт перейдет через нас, чем нам переходить линию фронта, И в то же время меня разбирало сомнение: а если это не так? Если это не отступление, а какое-то частичное передвижение войск?.. Однако в том и другом случае солдаты противника могли заглянуть в деревню, и оставаться в ней было опасно.

Между тем в воздухе продолжали летать в большом количестве самолеты, которые бомбили районы, расположенные севернее и северо-западнее Иванова.

Вернувшиеся с шоссе разведчики доложили, что по шоссе из Пинска на Телеханы движутся танки и кавалерия. Я решил итти дальше по намеченному маршруту. Только значительно позже я узнал, что пинский гарнизон выступал тогда на поддержку массированного наступления, начатого против партизанской зоны, из которой я только что вышел со своими автоматчиками. Узнал я и о том, что это наступление карателей, как и все предыдущие, не дало гитлеровцам никаких результатов. В нашем подразделении остались такие бесстрашные командиры — специалисты подрывного дела, как Василий Афанасьевич Цветков, которые преградили путь гитлеровцам минными полями. Фашисты, потеряв много людей и техники, отступили, а вскоре были отозваны на фронт для прикрытия одного из многочисленных прорывов, которые в это время устраивала им наступающая Красная Армия.

Нам предстояло перейти железную дорогу Пинск — Калинковичи, находившуюся под сильной охраной. И хотя это было нашим хлопцам не впервые, но какое-то чувство опасения за них и за себя щемило сердце. Переход дороги был намечен на участке между Лунинцем и Пинском.

Дни 13 и 14 апреля мы провели на одной из наших точек. Здесь поблизости, в лесу и в деревнях, базировались партизаны того самого соединения, которым я руководил до вылета в Москву с Князь-озера. Все они называли себя «батинцами». Для перехода через линию железной дороги, кроме моих автоматчиков, меня взялась сопровождать группа батинцев в пятнадцать человек, вооруженных двумя ручными пулеметами и несколькими автоматами. Партизаны нередко заводили разговор о Бате, не стесняясь присутствием полковника Льдова.

В задачу группы батинцев входило довести нас до железной дороги, занять оборону и в случае нападения охраны в момент перехода полотна прикрыть нас своим огнем.

Мы подошли к полотну железной дороги в девятом часу вечера. В стороне на линии раздалось несколько винтовочных выстрелов. С небольшими интервалами выстрелы стали повторяться, перемещаясь в нашу сторону. Стрелял, очевидно, патруль из фашистской железнодорожной охраны. По словам сопровождавших нас партизан, охрану железной дороги здесь у оккупантов несли власовцы и бендеровцы, вооруженные только винтовками, — автоматы и пулеметы хозяева им не доверяли. Но в дзотах сидели гитлеровцы, по национальности — немцы.

Когда мы приблизились метров на сто пятьдесят к железнодорожной насыпи, со стороны Лунинца показался товарный поезд. Мне ста по ясно, что патруль, как и было заведено у оккупантов, проходил вдоль полотна за несколько минут до появления воинского эшелона.

Мы решили несколько подождать, чтобы перейти линию под грохот поезда. Выждав момент, я быстро повел людей к полотну. Товарный поезд, преградивший нам путь, шел на небольшой скорости. Было еще светло. С площадок товарных вагонов и с платформ на нас смотрели солдаты, сопровождавшие эшелон. Они не знали, кто мы, и не стреляли.

Когда с нами поровнялся последний вагон поезда, я подал команду, и мы, цепью перебежав полотно, оказались в мелком кустарнике, сплошь залитом весенней водой. Не успели мы отойти пятнадцати — двадцати метров от насыпи, как позади раздался выстрел, а в воздухе, прямо над нами, вспыхнула осветительная ракета. В ту же секунду с расстояния пятнадцати — двадцати метров по нас открыли огонь из винтовок. Оказалось, что мы перешли полотно дороги в десяти метрах от патруля. Увидев нас, власовцы сначала растерялись и залегли, а когда мы, уходя от линии, попали в болото, то один из них начал пускать ракеты, а остальные открыли огонь, целясь нам в спины.

Воды в кустарнике было выше колен. Кочкастая почва и лозняк не давали возможности бежать быстро. Мои бойцы рассыпались по лозняку и начали уходить каждый по своему усмотрению. Рядом со мной остались только четыре человека.

Укрепленный дзот противника находился в двухстах метрах от нас. Ввязываться в перестрелку нам было невыгодно, тем более, что с секунды на секунду должна была открыть огонь по патрулю сопровождавшая нас группа, оставшаяся за полотном. Но проходили секунды и минуты, а из-за полотна не раздавалось ни одного выстрела, и гитлеровцы продолжали осыпать нас пулями. Рядом со мной повалился тяжело раненный автоматчик Мазур. Двое других стали помогать ему уходить дальше. Но тут же один из них вскрикнул, — его тоже царапнуло пулей. Я запутался в корнях лозняка и остался позади других. Власовцы перенесли огонь на меня. Пули свистели кругом, но ни одна из них меня не задела.

Выбравшись на небольшое сухое поле, мы остановились. Ракеты все еще одна за другой повисали в воздухе, патруль продолжал вести обстрел. Мазуру пуля попала в правую лопатку и пробила легкое. Пришлось взять его на носилки, устроенные из плащ-палатки.