Встретились, поздоровались. У троих было подавленное настроение. Они не могли смотреть мне в глаза. Четвертый — тот, что первый перешел на сторону предателя, — держался нагло, самоуверенно.

— А где же наш лейтенант-то? Нужно бы и его сюда позвать, — заявил он, стоя вразвалку и небрежно опираясь на ствол винтовки.

— Лейтенант на базе лег отдыхать, — ответил Шлыков; он-то хорошо знал, что предатель больше не встанет, но совесть у него, сделавшего тяжелое, но необходимое дело, была чиста, и потому он говорил спокойно.

— Ну-ка, встаньте как следует, — сказал я, — доложите, как выполнили задание.

— Да что ж, — неохотно протянул боец, — как велели, так все и сделали. Лейтенант вам докладывал…

— Ну, а вы что скажете? — обратился я к остальным.

— Что ж говорить? Все сделано… Как есть все, как сказано… — Испуганные голоса звучали вразброд.

Тогда я начал расспрашивать подробно: на каком перегоне было крушение, с чем шли эшелоны, откуда, сколько вагонов разбито. Люди начали путаться, но главарь, вмешиваясь в их ответы, старался спасти положение. Когда разговор зашел в тупик и стало очевидно, что бойцы безнадежно заврались, я прямо сказал им:

— Довольно. Ваш предательский сговор раскрыт. Не ищите вашего лейтенанта. По моему приказанию он расстрелян как главный виновник всего происшедшего. Вам, четверым, предлагаю искупить свою вину боевыми делами. Товарищ Яковлев, кому из них вы доверяете полностью?

— То есть как? — спросил Яковлев.

— А так… С кем вы можете пойти, не опасаясь, на любое боевое задание?

Яковлев назвал двух человек.

— Хорошо. С этими двумя людьми вы пока останетесь здесь, а место для ночевки вам укажет товарищ Шлыков, — сказал я. — А остальным двоим отойти на две с половиной тысячи шагов вот в этом направлении, — указал я рукой к югу, — и там пробыть до утра.

Ожидая чего-то недоброго для себя, они испуганно жались друг к другу. Темнело. К ночи нужно было покончить со всем этим. Оставить всю группу вместе нельзя: Яковлева могли убить. С другой стороны, нас было слишком мало, чтобы ставить охрану для защиты Яковлева, — ведь мои люди должны были в ночь жечь сигналы для самолета, а назавтра встречать Брынского. Подозрительных нужно было изолировать расстоянием.

Бойцы, взятые под подозрение, стали просить оставить их вместе с другими.

— Вы пойдете туда, куда вам сказано, и переночуете там, — повторил я двоим, — оружие я вам оставляю. Если вы трусы и не чувствуете себя способными в дальнейшем искупить свою вину боевыми делами, можете итти с этим оружием на все четыре стороны, если же вы решите впредь честно сражаться за свободу родины, завтра, в 13 часов 30 минут, явитесь на это место для получения боевого задания.

15 июля в 13 часов 30 минут двое раскаявшихся бойцов явились за получением задания. Все пятеро, включая и того, который первый поддался уговорам Михова с честью выполнили порученное им дело.

В тот день я выслал еще несколько человек встречать подрывников, взятых из группы Брынского. Каждую ночь мы жгли условленные сигналы, Вынужденное бездействие, тревожное ожидание людей с операций и самолета из Москвы — все это так меня измотало, что я чувствовал себя больным.

И вот в ночь с 25-го на 26-е долгожданный самолет появился над нашими кострами. Не успели мы собрать груз, как прибыли наши подрывники с Лани, а затем вернулись и все другие группы, за исключением троих.

О сборе подрывников, разосланных на подрыв вражеских поездов из района Несвижа, следует рассказать поподробнее.

Предательство Михова не позволило нам встретить этих людей, как мы условились. А место встречи на реке Лань находилось неподалеку от Новины, где у нас произошла стычка с полицаями. Гитлеровцы стянули в тот район много карателей.

Прибывшие туда подрывники, не встретив наших представителей и условленных костров, ушли в неизвестном направлении. Но, познакомившись с прилегающей местностью, мы считали, что они должны Остаться в нашем районе, лучшего места не найти. Лес здесь простирался площадью в двадцать на сорок километров. Разыскивать людей в таких просторах была не легкая задача. К тому же у меня при штабе было только шесть человек людей и те загружены неотложными делами. А потерять два десятка хорошо обученных подрывников было немыслимо.

Прошло уже больше месяца, как мы расстались, а людей все не было. Подрывники могли от безделья разболтаться, уйти в Любаньский партизанский район или вернуться к Щербине.

Однажды Шлыков Александр, подружившись с сыном Матрены Хамицевич, выведал от него, что к ним на хутор иногда забегают партизаны, «только они строго заказали не говорить об этом».

— Да ты помалкивай и обо мне. Смотри, чтобы ни-ни! — погрозил он пальцем подростку.

— Ладно. Я про того, что с бородой, и тебе рассказывать не стану, боюсь, сердитый больно.

— С бородкой, говоришь, невысокого роста?

— Ыгы. С бородкой, этакий небольшенький…

Короче говоря, Шлыков установил, что на Матренин хутор иногда заглядывает с прочими воентехник Сивуха. Значит, подрывники базируются в Булевом болоте.

Но как же с ними встретиться? Матрену мы тогда еще мало знали и ее хлопчику довериться не могли. Решить задачу взялся Михаил Горячев. Он вывел на листке бумаги кусок леса, просеку, что идет с хутора Хамицевич на восток на пересечение с канавой. Нарисовал Матренину избенку, у избы дряхлую лошадь, смотрящую вдоль просеки, на боку лошади подписал «Сивуха». Вдали нарисовал коня, привязанного к сломанной сосне. Конь рвался, бил копытом землю. Михаил вывел над ним «Горячий» (так этого художника звали у нас все бойцы и командиры). На горизонте всходило солнце, поодаль была нарисована церковь, в которую заходят богомольцы.

Эту картинку Шлыков передал мальчику Матрены для вручения бородатому партизану. Хлопчик задание Александра выполнил в пятницу, а в воскресенье на восходе солнца хлопцы встретили подрывников около сломанной сосны у канавы. Воентехник Сивуха после этого долго сердился на Горячего за рисунок, а я объявил Михаилу благодарность за находчивость.

Отряд был в сборе. Радость, как и беда, не живет в одиночку. Боевой счет каждой группы был значительно пополнен. Люди прибыли, взрывчатка есть. Пришло время схватиться с врагом по-настоящему.

На третий день после приемки самолета к нам присоединился с отрядом в восемьдесят человек капитан Каплун. Я познакомился с его людьми. Со многими побеседовал лично в день встречи.

В начале августа в нашем распоряжении было уже сто пятьдесят обученных и проверенных бойцов, объединенных сложной, продуманной системой и хорошо вооруженных. Бойцы не знали местонахождения центральной базы и были расквартированы на вспомогательных точках в радиусе от пяти до пятнадцати километров. Здесь они отдыхали, прибывая с задания, отчитывались и снаряжались для новых диверсий. Люди, принимаемые вновь, проходили проверку и подготовку на особых точках и ничего не знали не только о месте пребывания штаба, но и о других вспомогательных базах. А склады боеприпасов у нас были так замаскированы, что их можно было найти только по плану. На случай провала той или иной точки были установлены запасные пункты встречи и сигналы для предупреждения о перемене обстановки или возникновения опасности. Вся система построения отряда была рассчитана не только на то, чтобы дисциплинировать людей и заставить их быть более бдительными, но и на то, чтобы в случае проникновения агентов гестапо в нашу среду не дать им возможности разрушить эту систему. В этом сказался опыт, накопленный нами в первую военную зиму.

Подрыв вражеских поездов и закупорку полотна дороги в сорок втором году мы считали главным. Образно выражаясь, мы стояли с толом в рюкзаках, видели, как гитлеровцы мчатся на восточный фронт. Поезда с танками, орудиями, горючим проскакивали мимо нас друг за другом, а линия почти не охранялась. И мы начали бить врага на магистралях. И здесь также мы должны были точно выяснять результаты взрыва. Москва требовала указывать в радиограммах простой дороги, потери в людях и технике при подрыве эшелона.