Вся округа говорила о забавном случае, который произошел при снятии флаге на Варшавском шоссе, в тридцати километрах от Слуцка. Мина была положена так, что при снятии флага подрывался телеграфный столб. Полицейский рванул флаг, и в тот же миг телеграфный столб, взлетев на воздух, концом хватил его по лбу. В газетах писали, что ревностный охранитель «нового порядка» скончался, не приходя в сознание. А местные жители слагали анекдоты о том, как полицая стукнуло телеграфным столбом по черепу.

У наших флагов снова подрывались фашистские вояки, но политическое значение этого мероприятия выходило далеко за пределы тех людских потерь, которые несли захватчики. Местное население, исполненное ненависти к фашистам, снова слагало легенды о наших флагах. Снова читали люди будто бы написанную на флагах весть о близком освобождении и верили: Красная Армия недалеко, Красная Армия придет.

Наступила вторая военная зима в тылу противника, но наши дела складывались совершенно по-иному, чем мы предполагали. Имея надежную радиосвязь со всеми периферийными отрядами, мы были в курсе всей обстановки. Направляемые к нам из Москвы грузы мы продолжали получать только в районе нашей центральной базы. Поэтому радиосвязь не освобождала нас от живой связи с периферией.

Люди, научившиеся совершать переходы в тылу противника, покрывали огромные расстояния пешком, с большим грузом на спине, считая зазорным пользоваться услугами проводников.

— Если нас будут водить, то мы никогда не научимся ходить самостоятельно, — говаривал Дубов нашим бойцам и командирам.

А уметь ходить в тылу врага — это значило быть способным для выполнения задачи.

Мне вспоминается, как однажды я послал капитана Остапенко с одним бойцом из «Красного Борка» в Ковалевичи.

Расстояние было около сорока километров, деревни по пути заняты врагом. Капитан получил снятую с карты кроку, компас, добрых лошадей и подробный инструктаж.

В темную ноябрьскую ночь им предстояло проехать мимо Островов, Оношек, Волотовки. Падал мягкий пушистым снег, лошади знали дорогу, задание спешное.

— В такую ночь только охотиться за языками, — сказал Дубов, пожимая руку капитану.

Прошло часов пять-шесть, я только что заснул, меня разбудил часовой.

— Товарищ командир! В лесу появились какие-то конные и приближаются к нашим землянкам.

Пришлось поднять всех по тревоге. Заняли оборону. Со стороны болота слышался негромкий разговор, конский топот.

— Стой! Кто? — окликнул часовой, подпустив верховых вплотную.

Люди, бросив коней, кинулись в лес. Часовой дал очередь по направлению треска сучьев, другие успели схватить лошадей. Но лошади оказались нашими. «Что за история? Неужели полицаи?»

Мы знали случаи, когда противник использовал наших коней для обнаружения нашей базы. «Неужели капитан нарвался на засаду? Но если даже так, то как могли гитлеровцы или полицаи так быстро все организовать? — думали мы. — Нет, тут что-то другое…»

— Остапенко! — крикнул я.

В лесу послышался треск, затем разговор. А минут через пять Дубов у костра разносил капитана за неумение владеть компасом и картой.

— Убейте, не могу понять, как мы сюда попали, — говорил Остапенко, беспомощно разводя руками.

Мы много проводили занятий — учили наших бойцов и командиров, как надо обходить часовых, опасные места, деревни и заставы. И они научились ходить настолько искусно, что, несмотря на многочисленные засады врага, до конца года мы потеряли только одного связного, нарвавшегося на карателей.

В начале зимы 1942 года в ряде областей Белоруссии — Полесской, Пинской, Вилейской, частично Минской и Барановической — сложилась исключительно благоприятная обстановка.

Гитлеровцы, сосредоточив последние усилия под Сталинградом и на других участках восточного фронта, значительно ослабили свои тыловые гарнизоны. В течение октября, ноября и декабря фашистское командование не могло предпринять против партизан ни одной крупной карательной экспедиции.

Некоторые партизанские отряды в Белоруссии почувствовали себя настолько уверенно, что побросали свои лесные землянки и переселились в населенные пункту. В ряде сел и местечек были созданы даже партизанские комендатуры. Местное население почувствовало в партизанах силу, с которой гитлеровцы вынуждены были считаться. Предатели-полицейские метались, не зная, куда им деваться. Те, которые поумнее, начали искать спасения в связях с партизанами, создавали себе для этого необходимые условия и переходили на сторону партизан.

Однако фронт находился еще у Волги. Ленинград был обложен кольцом блокады, в Гжатске и Ржеве все еще находились гитлеровцы. Поэтому большинство Партизанских формирований продолжало держать свои базы в лесах. Мы тоже оставались в гуще лесного массива, укрывшись за минные поля.

Зима 1942–1943 года наступила поздно. Только в половине декабря начались легкие морозцы, а болота сковало и укрыло снегом лишь к концу декабря. Правда, с исчезновением черной тропы совершать переходы — а это главное в партизанской практике — стало труднее, и потому несколько сократилось количество крушений на железных дорогах. У гитлеровского командования не было налицо достаточных войсковых резервов, чтобы повести решительную борьбу с партизанами. Зато мы к зиме окрепли настолько, что многие отряды вышли из болот, выбили мелкие гарнизоны из некоторых деревень и поселились в них.

Мне было отведено три деревни, и я приказал организовать в них комендатуру. Товарищи Комаров и Капуста были нашими соседями. Мы как бы поделили «сферы влияния», и наша связь еще более окрепла. В деревне Милевичи помещалась комендатура нашего отряда, через которую проходила вся связь с внешним миром.

Однако мысль о том, что гитлеровцы могут явиться в наш район крупными соединениями с танками и пушками, все же меня тревожила. Ну, мы-то, партизаны, думал я, снимемся и уйдем еще дальше в леса, на свои заранее подготовленные базы. А что будет с мирным населением? В самом деле: куда было деваться людям с женами, детишками, стариками? Либо все они скопом, со скотом и пожитками побежали бы за нашими людьми, — тогда гитлеровцы без труда пришли бы к нам по их следам и начали массовое истребление мирного населения, а попутно могли нанести тяжелые потери и партизанам. Либо мирное население кинулось бы в лее без пути, без дороги, наугад, а там люди пропали бы от мороза и голода. А могло случиться и так, что остались бы бабы и ребятишки в деревне и были бы поголовно истреблены карателями.

Обдумав все это, я отдал приказ строить в укромном месте в лесу семейные лагери. Это был тяжелый труд — долбить землянки в мерзлом грунте, но наши ребята, привычные ко всякой работе, подавали пример, и дело пошло на лад. В глухой трущобе выросла земляная деревня: с жилыми строениями, банями, складами, стойлами для скота. На склады были завезены продукты, в лес был выведен скот, специальные проводники в любое время готовы были препроводить всю деревню со всем скарбом в лесное убежище. Этот лагерь понадобился в феврале, когда фашистские каратели явились в составе трех дивизий, вооруженных по последнему слову техники, и жители партизанских деревень переселились в леса.

Все наши подразделения под Ковелем, Барановичами, под Сарнами, в районе Столпцы и других местах чувствовали себя неплохо. Они хорошо изучили местность, запаслись продуктами, установили добрые отношения с мирным населением, и их уже не пугало приближение зимы. Об отзыве людей с периферии и сосредоточении их в окрестностях центральной базы уже и речи не было. Восточнее города Сарны хорошо обосновались лейтенант Сазонов и инженер Седельников. Под Ковелем лейтенант Картаухин, из-под озера Выгоновское не желал уходить Брынский, Садовский прижился в районе станции Столпцы, не прекращали свою работу рейдовые группы Цыганова и Каплуна. На периферийные коммуникации врага просились: Сурдев. Александров, Рыжик и другие. Наибольшие опасения вызывало у меня подразделение, находившееся юго-западнее города Сарны. Там не было ни одного местного партизанского отряда. Гитлеровцам, ищем не тревожимым, удалось там создать черносотенные националистические организации из всякого отребья: бывших уголовников, бандитов. Организованные в небольшие отрядики, банды бендеровцев повели довольно искусную провокационную игру. Инсценируя Смычки с полицией, они пытались завязать связь с нашим подразделением и даже получить от него «помощь» оружием. В сарнском подразделении было немало храбрых подрывников, но не было опытного руководителя. И я решил перевести туда из-под озера Едогоновское Брынского. Конечно, от этого много терял отряд, действовавший под Барановичами, но у нас оставались люди из молодых, накопивших достаточный Опыт и способных заменить Брынского на этой работе.