— За что же сожгли оккупанты село?

— Да вот в прошлом году осенью рядом с этим селом батинцы разбили катер… с гитлеровцами…

— Где же теперь живут уцелевшие люди?

— А вот тут и живут по грудкам. Порыли себе землянки, да в них и живут.

— Но батинцы это, кажется, партизаны, а при чем же здесь мирные? — спросил лодочника Миша Горячев.

— Какое там мирные, и сами не поймем, куда их причислить…

И лодочник нам просто и весьма убедительно доказал, что тяжелее всех было тому, кто искал тихой жизни, пытался отсидеться у жены за юбкой. Далее лодочник рассказал нам, что двое из пятерых сопровождавших нас крестьян первое время служили в полицейских.

— Так они не подведут в случае чего? — осведомился Шлыков.

— Эге! Да вони теперь готовы нас у меху[4] на загребке перетянуть за самый фронт, лишь бы забылось то им, шо було.

Я был удивлен, рассматривая залитые водой многочисленные небольшие островки, на которых маячили людские фигурки, а кое-где вился дымок.

— Какие тут землянки, когда все грудки залиты водой?

— Есть и не залитые, — ответил лодочник, — а там, где заливает, люди наверх в шалаши перебираются. Ежели уж очень большая вода бывает, то переправляют все свое имущество и сами переселяются на более высокие места в лес, и живут там, пока вода не спадет.

Мы остановились километрах в двух от Берестянки, у грудка, на котором стояло три рубленых, не залитых водой деревянных домика, два амбара и сарай. Здесь мы переночевали и провели весь следующий день. Кругом было множество подобных островков, заставленных убогими деревенскими избушками, землянками и шалашами. Это было большое селение, разбросанное по грудкам, У каждого дома стояли лодки. На лодках люди ездили мыться в баню и в другие места общего пользования.

Дальше можно было двигаться только ночью.

До южного сухого берега оставалось не более десяти — пятнадцати километров. Подавляющее большинство расположенных по противоположному берегу населенных пунктов были заняты вторым эшелоном и ближайшими тылами гитлеровских войск. Вечером по сплошному ряду ракетных вспышек можно было определить полосу и направление передовой линии фронта.

Я не представлял себе, как эта полоса насыщена войсками, и по мере приближения к переднему краю обороны противника меня иногда охватывало чувство опасения за успех перехода. Но я старался успокаивать себя мыслью: «Проходят же туда и обратно люди! Почему же я не пройду?» Мне казалось, что в крайнем случае можно было использовать разлив реки Стыри и других правых притоков Припяти, которые в истоках давно уже были заняты Красной Армией.

Я наметил выйти на соединение с Красной Армией в Ласицке, расположенном на берегу реки Стыри, — о нем неделю назад сообщали, что он взят Красной Армией.

На одном из соседних грудков стояли партизаны из соединения секретаря обкома Федорова. Они действовали по соседству с отрядом Антона Петровича Брынского, от его людей они слышали кое-что о Бате, больше того — им было известно, что полковник Льдов и есть бывший Батя. Узнав от наших лодочников, с которыми они были давно знакомы, что к линии фронта следует полковник Льдов, федоровцы решили со мной встретиться. Встреча состоялась 16 апреля и оказалась очень полезной. Федоровцы угостили нас вкусной ухой и подробно обрисовали мне обстановку на передовой, рассказали, через какие пункты проходит в этих местах линия фронта и где наиболее удобно ее переходить.

В темноте ночи мы поднялись на лодках по одному из правых рукавов реки Стыри, высадились на грязный заболоченный берег и отпустили лодочников. Дальше плыть было опасно. За километр впереди темнели постройки какого-то населенного пункта. Там, наверное, были гитлеровцы — немцы или власовцы.

Вместе с лодочником я вернул в лагерь батинцев одного из своих автоматчиков, растершего себе ногу, — он мог задержать нас при переходе линии фронта. Прощаясь с бойцом, я сказал ему:

— Если от нас трое суток не будет известий, можете считать, что мы перешли фронт благополучно. Тогда ты сможешь сообщить командиру семейного лагеря и старшине, что это сам Батя разговаривал с ними, когда они в пьяном виде явились по вызову полковника Льдова.

Боец засмеялся, заранее предчувствуя веселые минуты, которые он доставит партизанам в лагере.

С остальными автоматчиками я направился дальше. Шли всю ночь лесом и в лесу же расположились еще на одну дневку в непосредственной близости от передовых позиций противника. Здесь по звуку орудийных выстрелов и разрывов снарядов можно было определять, откуда и куда вела огонь наша артиллерия и откуда стреляли немцы.

Из леса мы наблюдали, как в прилегающую к лесу деревеньку заезжало около десятка верховых. В деревне они взяли подводы и заставили крестьян погрузить на лугу стог сена. Воза с сеном они погнали к фронту. Мы видели, как кавалеристы огибали лес, в котором мы дневали, как они озирались по сторонам.

Вечером мы уточнили у крестьян, что гитлеровцы здесь, вблизи от фронта, ни за что не остаются ночевать в деревне небольшими группами.

Ночью мы двинулись на пересечение линии фронта. Она здесь проходила километрах в трех северо-восточнее селения Ласицк.

Нам оставалось пройти не более пяти километров, когда мы увидели большую группу людей, двигавшихся в том же направлении. Это были партизаны, с которыми мы встречались в Берестянке. В последнем населенном пункте им повезло. Они встретились с тремя красноармейцами, прибывшими из-за линии фронта и возвращавшимися назад в свою часть.

Я поговорил с красноармейцами. Они оказались разведчиками как раз из части, стоявшей в Ласицке. У них был пароль для прохождения через линию фронта. Это было очень ценно, и я решил дальше следовать с ними. Скоро, однако, я увидел, что молодые разведчики не знают направления и сами беззаботно шагают за двумя гражданскими проводниками, даже не контролируя их по карте и компасу. Пришлось взять это дело на себя.

Мы шли вязким болотом вдоль течения реки Стыри, которое, по моим предположениям, должно было разрывать линию фронта. Этим болотом можно было выйти прямо к Ласицку, минуя окопы, если не бояться сильно вымокнуть, а воды кругом было очень много. Но проводники повели нас в обход заболоченного места. Огибая его слева, мы все больше приближались к вражеской линии обороны.

Небо заволокло густыми облаками, и наступила черная непроглядная темнота. В таком мраке нетрудно было подойти вплотную к позициям противника. Еще легче было напороться на разведчиков, вражеских или своих, обычно бродивших ночью в межпозиционном пространстве в поисках «добычи». А проводники продолжали загибать все дальше и дальше влево, углубляясь между двух линий окопов. Мне показалось это подозрительным. Я остановил проводников за стогом сена и попросил их показать мне направление на Ласицк. Проводники явно смутились. Мне было неясно — заблудились они сами или намерены были совершить предательство. Но дальше доверяться им было нельзя. Я взял в руки компас и повел за собой людей, свернув круто вправо, взяв курс строго на запад. Рядом со мной пошли красноармейцы из Ласицка.

Мы прошли не более трехсот метров, когда красноармейцы заявили, что эта местность им знакома и что здесь неподалеку находятся их окопы. Бойцы направились вперед разведать. Я с остальными людьми остался на месте. Минуты через две впереди затрещало сразу с полдюжины пулеметов. Промокшие до пояса мои автоматчики и партизаны повалились на мягкую низменную почву, из которой выступала вода. Немцы открыли ответный огонь. Но поток пуль проходил высоко над нами, так как мы лежали в низменности, а передовые позиции обеих сторон, отстоящих друг от друга примерно на километр, проходили по возвышенностям. Была, однако, большая опасность обстрела нас с той и другой стороны из минометов. Но огонь с нашей стороны вдруг начал затихать, Скоро вернулся один из красноармейцев и передал, что нам дано пятнадцать минут срока па выход за нашу линию окопов. Приказано было принять еще несколько правее.