Они бежали по улице, круто спускавшейся к морю. Накрапывал дождь. Джон-Тома это радовало — дождь заставит детей попрятаться.

— А почему не сейчас? — Глупость посмотрела на него с любопытством, сразу уступившим место застенчивой улыбке. — В плену у Корробока на мне не было ничего, кроме железного обруча, но тогда моя нагота тебя не смущала.

— Она меня не смущает, — солгал он. — Просто дождь идет, и я не хочу, чтобы ты схватила воспаление легких.

Жители Снаркена, вышедшие на вечерний променад, с интересом оглядывались на бегущих.

— А мне нипочем, если ты увидишь меня голой, — невинно заявила она. — Ведь я тебе чуточку нравлюсь, правда, Джон-Том?

— Конечно, ты симпатичная.

— Нет. Я не об этом. Скажи, я тебе нравлюсь?

— Слушай, Глупость, не будь дурочкой. Ты еще ребенок.

— Кореш, фигурка у нее не детская.

— Мадж, не суйся! — вспылил Джон-Том.

— Ну, извини, шеф. Не мое собачье дело, да? — Он попытался спрятать ухмылку и, мельтеша короткими толстыми лапами, живо переместился поближе к Розарык.

— Я просто забочусь о твоем благополучии, — попробовал объяснить Глупости Джон-Том. — И не в моей натуре заводить любимчиков. Ты, наверное, заметила, что из приюта мы выпустили всех, а не тебя одну.

— Да, но пришли вы не ради всех, а ради меня одной.

— Конечно, Глупость. Ты же наша подруга. Хорошая подруга.

— И только? — Мокрая ткань, плотно облепив девичью фигурку, все сильнее отвлекала Джон-Тома от дороги. — Всего-навсего хорошая подруга?

Краем уха слушая этот инфантильный диалог, Розарык не могла подавить раздражение. Люди — идиоты. Сама она на бегу успевала осмотреть каждую аллею, которую они пересекали. Друзья Улицы, как только соберут попавшихся беглецов, конечно, заявят в полицию о налете на приют. Мало ей этой заботы — приходится выслушивать банальности из уст юной человеческой самки, бесстыдно флиртующей с Джон-Томом.

Но отчего? — задумалась она над причиной своего смущения. Почему ей так докучает безобидная человеческая болтовня? Ведь чаропевец, хоть он и очень мил, не принадлежит ни к одному из родственных ей семейств. Ни о чем, кроме дружбы и взаимного уважения, тут и думать не стоит. Человек — тощее безволосое существо, ростом едва достающее ей до пояса. Надежда связать с ним судьбу нелепа!

Тигрица убеждала себя, что ее интерес к нему естествен. Джон-Том — друг и спутник. Как он сказал девчонке?.. «Не в моей натуре заводить любимчиков». Да, тут его понять можно: мало приятного, когда тебе навязывается какая-то сопливая проныра. А уж Глупость своего не упустит, дай ей хоть полшансика. В чем, в чем, а в этом сомневаться не приходится.

Розарык сокрушенно качала головой, видя, как парень теряется под градом шпилек и прозрачных намеков, и дивясь примитивности человеческого обряда ухаживания. О Джон-Томе она была лучшего мнения.

Наконец у нее лопнуло терпение.

— Думаю, можно больше не спешить.

Джон-Том и Мадж согласились. Все перешли на быстрый шаг. Розарык приблизилась к девушке.

— И еще я думаю, нам совсем не вхедно было бы немного помолчать. Ни к чему пхивлекать к себе внимание. И вот еще что. Если и впхедь я буду вынуждена слушать жеманные посулы этой кхивляки, меня может выхвать.

Глупость вонзила в тигрицу свирепый взгляд.

— Ты чем-то недовольна?

— Ничем особенным, самочка. Пхосто я считаю язык бесценным дахом, и мне всегда действует на нехвы, когда им болтают попусту.

Глупость повернулась к Джон-Тому, ее синие глаза и светлые локоны полыхнули отблесками витрин и уличных фонарей. Засверкали и дождевые брызги на коже.

— Джон-Том, ты тоже считаешь, что я несу чушь?

— Ну, разве что самую малость.

Она состроила великолепно отшлифованную гримасу горькой обиды. Розарык вздохнула и отвернулась, тоскливо подумав: чем же все это кончится? Чаропевец показал себя человеком недюжинного ума и проницательности, и теперь тошно было смотреть, как им вульгарно манипулируют. Она скрипнула зубами и прибавила шагу.

— Я тебе не нравлюсь? — шепнула Глупость Джон-Тому.

— Что ты! Конечно, нравишься.

— Я знала! — Она повернулась и так неожиданно обхватила его руками, что он чуть не упал. — Я знала, что ты в меня втюрился.

— Глупость, я тебя прошу. — Джон-Том неохотно высвободился, а Розарык с трудом преодолела соблазн помочь ему и заодно сломать паршивке обе руки. — Глупость, у меня уже есть женщина.

Ее глаза тотчас потухли.

— Ты ни разу об этом не говорил. — Теперь она смотрела прямо перед собой.

— Потому что не было необходимости. Ее зовут Талея. Она живет далеко отсюда, за Глиттергейстом, возле Линчбени-града.

Эти слова не миновали ушей выдра, и он остановился подождать товарищей и вставить невинным тоном:

— Конечно, нельзя сказать, что она «его» женщина. Они всего лишь друзья.

Это разоблачение мигом вернуло Глупости оптимизм.

— О! В самом деле?

— К тому же ты слишком молода для того, о чем думаешь, — продолжал Джон-Том, взглядом обещая выдру медленную и мучительную смерть.

— Для чего молода?

— Просто слишком молода. — Странно, только что на языке вертелись подходящие слова. Удивительно, как ловко они смылись в самую неподходящую минуту.

— Спорим, я сумею убедить тебя в обратном? — кокетливо предложила девушка.

— Вот наша улица. — Он поспешил прибавить шагу. — Еще две-три минуты — и мы в гостинице.

Из ниши в стене дома навстречу им выскочила мохнатая фигурка. Розарык потянулась за мечами, Мадж ухватился за лук, а Глупость спряталась за спину Джон-Тома. Разглядев фигурку, все успокоились.

— Яльвар! — Джон-Том не смог скрыть удивления. — Что ты здесь делаешь?

Старец прижал к губам палец и поманил их за собой. На цыпочках они двинулись следом, свернули в длинный узкий переулок, в нестерпимое зловоние гниющих отбросов. Яльвар показал вперед, за широкий перекресток.

Обе тяжело нагруженные кибитки по-прежнему стояли у гостиничного крыльца, привязанные к перилам. Но возле них оши-вались по меньшей мере две дюжины скунсов и виверр в мундирах снаркенской полиции. Подле переднего фургона в задушевной беседе с командиром полицейского отряда коротали время несколько типов в добротных цивильных костюмах.

Яльвар отступил в тень.

— Я заметил, как они подошли, — прошептал он. — Многие остались возле наших повозок, другие поднялись по лестнице. Я притворился в баре пьяным и подслушал, о чем они говорили между собой и с хозяином гостиницы. — Взгляд хорька перебрался с Джон-Тома на Маджа. — Они говорили про тебя.

— Про меня? — сдавленно пискнул Мадж. — Э, чувак, да я-то тут при чем?

— При том, — пояснил Яльвар тоном обвинителя, — что ты, похоже, успел тут кое с кем сыграть в кости.

— Ну, и что плохого в этой доброй старой игре? О, черт! По-твоему, лучше б кто-нибудь из них застал меня в койке с его проклятой дочкой?

Перед глазами Джон-Тома вдруг замелькали картинки: великолепные фургоны, красивые тягловые животные, новая упряжь и целая гора съестного.

— Мадж... — с угрозой произнес он.

Выдр отступил, прекрасно сознавая, что переулок слишком тесен для маневра.

— Постой, приятель, не кипятись. Нам требовались припасы, верно? Ведь это достойная причина, скажешь, нет? Ты ж подумай, дома, в Линчбени, нас ждет не дождется больной бедолага волшебник и еще уйма отличных парней, которым старикашка позарез нужен живым и здоровым.

— Мадж, как тебе это удалось? Как ты сумел за один раз надуть такую уйму народу?

— Ну, мы, выдры, знамениты своим проворством, а чем я хуже других?

— Похоже, на этот хаз ты их всех пехеплюнул. — Розарык внимательно разглядывала гостиницу. — Судя по этой толпе му-сохов, ты не огханичился несколькими пхаздношатающимися матхосами.

— Много ли чести облапошивать бедных тружеников, ведь верно, милашка? Да и что мы выручили с продажи лодки? Еще неизвестно, хватило ли бы денег на припасы и снаряжение для нормальной экспедиции, а благородная игра кое с кем из самых благополучных горожан дала нам все необходимое.