За всеми этими делами он как будто и не думал о Кате, но присутствие ее ощущал в душе постоянно. Самое волнующее и ужасное было то, что он никак не мог придумать, что нужно сделать, чтобы перешагнуть разделяющую их грань. А между тем время выписки Кати приближалось, еще день-два — и она уйдет, растворится в необъятном людском океане, а он так и не осмелился заговорить с ней. Его останавливало воспоминание о ее прекрасном лице, неизменно обращенном к нему с отчужденным и хмурым выражением.

В тот день, когда он сообщил Кате о завтрашней выписке, в отделении все замерло в ожидании. К вечеру зацвел огромный куст китайской розы, почему-то никогда раньше не дававший бутонов. В густой темно-зеленой глянцевой листве распустились прекрасные цветы, алые, как кровь. Они удивительным образом украсили строгую белизну больничного коридора, пробуждая у тяжелобольных утраченную веру.

В день Катиной выписки с утра моросил легкий, теплый дождь. Владимир Петрович прыгал через лужи, настроение у него сделалось отчаянно-веселое, хотя к этому, вроде бы, ничего не располагало. После обхода он был очень занят, а потом, проходя мимо Катиной палаты, остановился, как громом пораженный, — ее постель была пуста и застлана чистым бельем. Вот и все! А на что он, собственно, надеялся? Что эта гордая, прекрасная женщина сама с ним заговорит? Вот это действительно было бы чудо. Весь мир вокруг показался ему пустыней, а жизнь — лишенной всякого смысла.

К вечеру тучи сгустились до черноты, дождь усилился и разразилась страшная гроза. Молнии так и сверкали, одна из них расколола многолетний дуб под окном седьмой палаты. Здание больницы сотрясалось, можно было подумать, что оно притягивает все электричество, скопившееся над городом. Больные сидели в темноте и шепотом рассказывали вновь прибывшим все про Катю и доктора.

Поздно вечером Владимир Петрович, который весь день не находил себе места, вышел на улицу. Он помнил Катин адрес из больничных документов, и ноги сами понесли его туда. Гроза кончилась, но дождь не прекращался, он падал и падал с неба, как будто кто-то огромный горько плакал там, наверху. Владимир Петрович сразу же вымок, но не замечал этого. Он ходил вдоль Катиного дома, вглядываясь в окна. Было чувство, что он теперь навеки прикован здесь, и от этого сладко ныло сердце. Внезапно позади раздался голос:

— Господи, что вы здесь делаете? Вы же совсем промокли!

Он обернулся. Перед ним стояла Катя. Свет фонаря падал на ее лицо, оно казалось юным и нежным. Глаза ее сияли. Они смотрели друг на друга и молчали. Волшебное нечто, притянувшее их так близко, теперь, совершив свое дело, ослабило напряжение. Все замерло вокруг. Прекратился дождь, умолк лай собак. Сама собой утихла ссора в соседнем доме. Ребенок, плакавший весь вечер от каких-то своих младенческих огорчений, успокоился и заснул. В эту ночь в огромном городе не было совершено ни одного злодейства. Утром засияло солнце и в чистое небо вознеслась огромная сверкающая радуга.

— Забудь про гипнопедию! — Кондратий вынул из кармана полевой куртки патрон, похожий на тюбик губной помады. — Это — последнее слово медицины, «адаптизол».

Он вытряхнул на ладонь несколько цветных шариков. От шариков приятно пахло мятой и ванилью.

— Препарат синтезирован нашими соседями из Института Силы Знания. Достаточно принять одно драже — и ты без дополнительных затрат вживаешься в образ коренного жителя той планеты, на которую выписано командировочное удостоверение. Нервная система начинает воспринимать происходящее, будто дело происходит на Земле или, по крайней мере, на землеподобной планете. Какой-нибудь семиглазый телепат с Феномены покажется тебе родным дядей. И без гипнопедии поймешь, о чем он толкует. Но это еще не все!

Зурпла поднял палец:

— Самое интересное свойство адаптизола — аборигены тоже принимают тебя за аборигена! По образу и подобию! Как такое получается, мне не совсем понятно, коллективный гипноз или радиационная магия, но за действие ручаюсь!

— А что потом? Когда домой вернемся? Константа не будет выглядеть в моих глазах форменной… э… семиглазой телепаткой?

— Побочные эффекты отсутствуют. Знакомый медик, презентовавший адаптизол, гарантирует это однозначно. Одно драже — одни сутки универсальной приспособляемости. Правда, клинические испытания не закончены…

— Ладно, давай сюда свои пилюли. Ты же знаешь, как я «люблю» нуль-перелеты! Глядишь, адаптизол поможет перенести мне кошмар, который зовется «переходом через подпространство»!

— Сомневаюсь. Ясно было сказано: побочные эффекты отсутствуют!

Действительно, адаптизол не помогал при нуль-перелетах, когда тебя самым натуральным образом разматывает вдоль всех двадцати тысяч световых лье от места старта до цели назначения. Джонга мутило, хотелось пить, в правом ухе стреляло очередями, а сердце норовило описать замкнутую кривую, известную в математике под названием кардиоиды.

Но всякие неприятности хороши тем, что имеют обыкновение заканчиваться. И не обязательно летальным исходом.

Нуль-капсула материлизовалась вблизи Охотничьего Поприща. Так называлось место, где хозяйничал догматерий. Слово «догматерий» ничего не говорило охотникам, но они полагались на фотонные ружья, не раз и не два проверенные в действии.

Было темно. Друзья покинули корабль. Вокруг шелестели колосья — Полинта славилась своим ячменем на всю Галактику.

Пока Зурпла сооружал чудо фортификационной мысли — окоп полного профиля с бруствером и стрелковой ячейкой, Джонг выкашивал злаки по периметру, чтобы они не заслоняли мишень, которая должна была показаться с минуты на минуту.

— Кондратий, а я забыл Константе записку оставить, — грустно поведал Виктор, закончив покос.

— Не маячь, лезь в окоп! — скомандовал Кондратий. — Лучше будет, если мы первыми догматерия заметим, чем наоборот!

С этим нельзя было не согласиться. Виктор съехал в укрытие и стал думать о Константе. Он всегда о ней думал, когда выпадала свободная минута. Не обнаружив мужа рядом, она утром расстроится. Потом мысли Виктора по странной аналогии перепрыгнули на книжку, захваченную в дорогу, и он посетовал, что не научился в свое время читать в темноте. Похождения частного детектива сродни приключениям Межзвездных Охотников, и чтение подобной литературы часто давало повод для размышлений…

Ждать оставалось недолго. Светало. Самое время показаться догматерию, и вот он неясным пятном стал выползать из низины.

— Ты видишь, Зурпла?

— Где?

— Направление — северо-северо-запад, шесть градусов правее одиночного ориентира, дистанция — четыре мили!

— Не вижу. Глаза слипаются, должно быть, спать хочу…

— Нашел время! Возьми бинокль и попробуй вооруженным глазом!

— Теперь вижу. Похож на шарик от пинг-понга! Ничего страшного…

— А размеры?

Размеры догматерия впечатляли. Даже отсюда, из окопа, он выглядел ужасающим порождением космического хаоса. Ничего определенного — гигантская тварь непрерывно меняла форму и окрас тела. Всю шкуру испещряли сакральные символы, которые то и дело появлялись, вспыхивали призрачным светом и вновь исчезали. Земляне различили инь и ян, крест и змею, дымящееся зеркало и звезду Соломона, не говоря уже о полумесяце и цветке лотоса, которые проступали чаще прочих: видно, догматерий предпочитал мусульманство и буддизм даосизму, христианству, язычеству, религии ацтеков и иудаизму.