Я была не совсем новичком в собирании трав и спустя время, посидев, сколько было надо, чтобы додумать кое-какие новые мысли и перечитать с новым удовольствием кое-какие странички воспоминаний, собрала несколько букетиков, что и было моей целью, и наконец мы снова встретились выше по берегу в простом, повседневном мире, оставленном позади, когда мы спустились во владения болотной мяты. Вместе мы прошли по высокому краю поля и видели сотню парусов в бухте и дальше в море. Полдень давно миновал, и день кончался.

— Да, всех теперь тянет к берегу — мелкие суденышки и омаровые смаки, — сказала моя спутница. — Теперь надо побыть с мамой, попить чаю и собираться в обратный путь.

— Если на закате ветер уляжется, я могу и на веслах пристать вдвоем с Джонни, — сказала я успокоительно, она кивнула и пошла дальше, не спеша и не ускоряя шага, даже когда мы увидели Уильяма: он выглянул из-за угла дома, словно ища нас, махнул нам рукой и исчез.

— Смотрите-ка, Уильям на палубе, я и не знала, что мы еще сегодня увидимся! — воскликнула миссис Тодд. — Сейчас мама поставит чайник, у нее огонь уже разгорелся.

Я тоже заметила, что синий дым загустел, и тут мы обе ускорили шаг, а миссис Тодд стала рыться в сумке, чтобы найти дагерротипы и без задержки убрать их по местам.

Уильям сидел на ступеньке, а его старушка мать готовила чай. Она дала мне в руку старинную стеклянную чайницу.

— Уильям, когда накрывал на стол, подумал, что вам будет интересно посмотреть. Это мой отец привез моей матери с острова Тобаго, а вот и пара прекрасных кружек, которые попали к нам вместе с нею. — Она открыла стеклянную дверцу шкафчика возле камина. — Это я называю моей лучшей посудой, — сказала она. — Вы бы рассмеялись, если б увидали, как мы наслаждаемся ею зимой, в воскресные вечера. Живем не как всегда, а устраиваем настоящий чай с гостями, и я всегда стряпаю сюрпризом что-нибудь вкусное и достаю какие-нибудь свои консервы, и мы говорим о том о сем и время проводим замечательно.

Миссис Тодд снисходительно улыбнулась и взглядом спросила меня, что я думаю о таком ребячестве.

— Хотела бы я побывать здесь как-нибудь в воскресенье вечером, — сказала я.

— Мы тут с Уильямом говорили о вас и думали, какой хороший нынче получился день, — сказала миссис Блекетт ласково и посмотрела на Уильяма, а он храбро поднял голову и кивнул. Я начала понимать, что друг перед другом он и его сестра не в силах лучше выразить свои чувства.

— А теперь вы с мамой спойте, — сказала миссис Тодд резко, прямо-таки скомандовала, и я посочувствовала Уильяму в его горестной растерянности.

— Сперва выпью чашечку чая, милая, — бодро отвечала миссис Блекетт, и мы принялись за чай и веселились, пока не выпили все до дна. Невозможно было не пожелать остаться на Зеленом острове навсегда, и я так и сказала.

— Я здесь очень счастлива и зимою и летом, — сказала старая миссис Блекетт. — Ни Уильям, ни я никогда не мечтаем о другом доме, правда, Уильям? Я рада, что вам здесь нравится, приезжайте еще, когда только вздумается. И прихватите Олмайру, хотя я всегда думаю, что Провидение правильно распорядилось, когда оставило ей через мужа хороший дом, самый для нее подходящий. Если бы ей предназначено было жить здесь, на Зеленом острове, она была бы очень беспокойной. Тебе хотелось побольше простора, верно, Олмайра? И жить в городке покрупнее, в местах, где много всего растет? Люди иногда дивятся, почему мы не живем вместе, может быть, мы когда и съедемся. — И по лицу ее пробежала тень печали и дурного предчувствия. — Время болезней и неудач никого не минует, но у Олмайры есть такая травка, которая всем помогает. — Она улыбнулась, и лицо ее опять просветлело.

— А есть и такая травка, что помогает всем, кроме тех, кто воображает себя больным, когда никакой болезни у них нет, — заявила миссис Тодд самым решительным образом. — Давай, Уильям, спой «Родина, милая Родина», а потом мама пусть споет нам «Купидона и пчелу».

И последовал прелестный сюрприз. Уильям переборол свою застенчивость и запел. Голос его был немного слабый и надтреснутый, как семейные дагерротипы, но пел он тенором, безупречно правильно и красиво. Никогда я не слышала, чтобы «Родину, милую Родину» пели так трогательно и серьезно. Это звучало как-то по-новому, и когда он замолк на минуту в конце одной строки и начал следующую, вступила старушка мать, и дальше они пели вместе, а она пропускала только самые высокие ноты, и тогда он делился с ней своим голосом и пел за нее, как будто она и не смолкала. То был единственный способ выразить себя для этого молчаливого мужчины, и слушать можно было без конца и просить еще и еще из старого шотландского наследства и лучшего, что уцелело от балладной музыки времен войны. Миссис Тодд зримо, а иногда и слышимо отбивала такт своей крупной ногой. Порой, когда слезы в моих глазах не застилали мне зрение, я видела и в ее глазах слезы. Но наконец песни кончились, и пришло время прощаться. Огромное удовольствие подошло к концу.

В то время как миссис Тодд увязывала сумку с травами, а Уильям пошел вниз готовить лодку и протрубить в рожок Джонни Баудену, который успел уже присоединиться к ловцам омаров с лодок, стоявших неподалеку от берега, миссис Блекетт приветливо распахнула дверь своей комнаты.

Я подошла к этой двери и подумала, как уютно выглядит ее комната с бело-розовым лоскутным одеялом на кровати и коричневыми некрашеными панелями стен.

— Заходите, милочка, — сказала она, — я хочу, чтобы вы посидели в моей старой качалке у окна. Отсюда самый лучший вид во всем доме, я часто здесь сижу — отдыхаю или когда захочется почитать.

На столике с лампой лежала много читанная красная Библия и очки миссис Блекетт в тяжелой серебряной оправе; на узком подоконнике — ее наперсток, а на столе аккуратно сложенная толстая полосатая рубашка, которую она шила сыну. Милые старые пальцы, прилежные стежки, сердце, породившее все, что нуждалось в любви, — вот где был домашний очаг, средоточие всего самого дорогого на Зеленом острове! Я сидела в качалке и чувствовала, что это — прибежище покоя, маленькая коричневая спаленка и мирный вид на поля, на море и небо.

Я подняла голову, и мы поглядели друг на друга без слов.

— С радостью буду вспоминать, как вы сегодня здесь сидели. Непременно приезжайте еще. И Уильяму было так приятно.

Ветер подгонял нас всю дорогу домой и не дал парусу обвиснуть, пока мы не подошли к самому берегу. В лодке у нас лежал щедрый улов омаров, и молодая картошка, которую погрузил Уильям, и то, что миссис Тодд гордо назвала полным бочонком соленой макрели, и когда мы пристали, пришлось договориться, чтобы все эти припасы доставили к ее дому на тачке.

Я никогда не забуду этот день на Зеленом острове. Когда мы ступили на сушу, Деннет-Лендинг показался мне большим и шумным, и попросту душным. Такова сила контрастов: ибо там было так тихо, что я, лежа в своей комнатке на первом этаже, слышала, как покрикивает козодой, а из садика миссис Тодд каждое дуновение морского бриза приносило чудесное благоухание.

Если не считать нечастых гостей-островитян или живших подальше от берега, которых миссис Тодд кормила разок завтраком или обедом, мы все лето проводили с ней одни, а когда в конце июля наметились признаки вторжения и далеко на горизонте, как чужой парус, появилась некая миссис Фосдик, меня одолели неприятные предчувствия. Я жила в домике миссис Тодд так уютно и бездумно, как если бы этот дом был гораздо больше или представлял собой двойную раковину, в чьи несложные извилины мы с миссис Тодд могли бы прятаться на то время, пока какой-нибудь бродячий краб-отшельник в образе гостьи не находил маленькую «лишнюю» комнатку подходящей для себя. Наверное, изредка и какой-нибудь мореплаватель, выброшенный на необитаемый остров, с ужасом думает, что его могут спасти. Первое, что я испытала, узнав о миссис Фосдик, было эгоистичное чувство протеста; но я, как-никак, оставалась частичной хозяйкой школьного дома, где я всегда могла остаться одна, и я все же сочувствовала миссис Тодд, которая, предварительно поворчав для порядка, на самом деле радовалась перспективе принять у себя старого друга.