— Уж я ли ее не воспитывала! И вот как родная дочь отплатила мне за добро! Только ее поманили — и по кривой дорожке пошла! Да простит ее Господь!

Когда мать забирали в участок за пьянство, она поражала полицейских судей душераздирающими рассказами о падении своей дочери. В конце концов один из судей, глядя на нее поверх очков, сказал:

— Мэри, согласно документам нашего, и не только нашего, суда, ты являешься матерью сорока двух совращенных дочерей. В практике нашего суда подобного прецедента еще не было, и члены суда считают, что…

И мать пошла восвояси, проливая крупные горькие слезы. Ее красное лицо являло собой воплощенное мучение.

На людях Джимми конечно же проклинал сестру, дабы не уронить себя с высокой общественной ступени. Но в спорах с самим собой, в которых Джимми был не очень-то силен, он однажды даже пришел к выводу, что сестра его могла бы быть намного добродетельнее, если бы в жизни своей видела больше добра. Но он почувствовал, что ему нельзя держаться такой точки зрения, и поспешно отбросил ее.

В шумном зале находилось двадцать восемь столов, двадцать восемь дам и множество курящих мужчин. На сцене, в конце зала, бравурно гремел оркестр — глядя на музыкантов, можно было подумать, что они зашли сюда случайно. Неряшливые официанты сновали в проходах, коршунами налетали на зазевавшихся посетителей, позвякивали бокалами на подносах, наступали на подолы платьев и брали двойную плату за все, кроме пива, причем действовали до того проворно, что из-за них почти не было видно кокосовых пальм и запыленных чудовищных росписей на стенах. «Распорядитель», на плечи которого легла непомерная ноша ответственности, работал, не зная отдыха: нырял среди посетителей, вытаскивал робких из числа новичков и усаживал их на хорошие места, раздавал направо и налево команды официантам и сердито переругивался с желающими подпевать оркестру.

В зале, как обычно, было накурено, но дым стоял столь густой, что плотно окутывал головы и руки. Шум голосов сменился криками и ревом. Обильная брань сотрясала воздух. Зал звенел от визгливого хохота и резких возгласов подвыпивших женщин. Главным достоинством исполняемых оркестром номеров был темп: музыканты играли неистово, страстно. На сцене пела, улыбаясь, солистка, но на нее никто не обращал внимания. Пианист, корнетист и скрипачи играли в бешеном темпе, заражая им полупьяную публику: посетители залпом осушали кружки с пивом и начинали стрекотать как сороки. Дым клубился и петлял, словно призрачный поток, устремленный к невидимому водопаду. Пит с Мэгги вошли в зал и заняли столик возле дверей. Сидевшая рядом дама попыталась было привлечь внимание Пита, но не сумела и удалилась.

Минуло три недели с тех пор, как Мэгги ушла из дома. Она еще сильнее, как собачонка, привязалась к своему хозяину — Питу, что немедленно сказалось на его отношении к девушке: он вел себя подчеркнуто бесцеремонно и небрежно. Мэгги смотрела на него неотрывно, улыбками стараясь вызвать милостивый взгляд.

В дверях показалась независимая особа пышной наружности в сопровождении какого-то неказистого юнца. Пара села неподалеку от Пита с Мэгги. Пит тут же вскочил, лицо его засияло от приятного удивления.

— Вот это да! Нелли! Здорово! — воскликнул он, подойдя к ее столику и поспешно протягивая руку.

— Привет, Пит! Как поживаешь, голубок? — И она подала ему сложенные перевернутой лодочкой пальцы.

Мэгги мгновенно оглядела женщину: черное платье сидит как влитое, льняной воротничок и манжеты — без единого пятнышка, бежевые перчатки плотно облегают красивые руки, шляпка самого модного фасона небрежно покоится на темных прядях. Украшений нет никаких, косметика аккуратная и почти не заметна. Дама ничуть не смущалась под пристальными взглядами мужчин.

— Присаживайся и подругу сюда зови, — сказала она Питу. Он кивком подозвал Мэгги, та подошла и расположилась между Питом и неказистым юнцом.

— А я-то думал, ты насовсем в Буффало уехала, — сразу же начал Пит. — Ты когда вернулась? С дружком этим чем у вас кончилось?

Дама пожала плечами:

— Да изображал из себя важную персону, а в кармане, считай, ничего и нет. Ну я и помахала ему ручкой.

— Рад снова видеть тебя в наших местах, — галантно произнес Пит.

Они оба пустились в воспоминания о проведенных вместе днях. Говорили долго, а Мэгги молча страдала: она так и не сумела придумать ничего вразумительного, чтобы присоединиться к беседе.

Она наблюдала за Питом. Тот не сводил сияющих глаз с хорошенькой незнакомки. Он слушал ее и все время улыбался. Дама была осведомлена обо всех его делах, справлялась об общих знакомых; знала она и размер его жалованья. Мэгги она попросту не замечала — взглянула в ее сторону раз-другой, да и то поверх головы.

Неказистый юнец насупился. Поначалу он приветствовал пополнение шумными возгласами:

— Давайте выпьем! Нелли, ты чего будешь пить? А вы, мисс… как вас там? Выпьемте, мистер… э-э-э… Ну, в общем, вы!

Ему явно хотелось верховодить, и он начал было подробно рассказывать о своем семействе и громко разглагольствовать на разные темы. С Питом юнец обращался покровительственно. К Мэгги он вовсе не обращался, поскольку та молчала. Независимую особу пышной наружности он старался поразить своей безграничной щедростью.

— Фредди! Уймись! Болтаешь как заведенный, — сказала дама и отвернулась, обратив все внимание к Питу:

— Ну что? Повеселимся, как прежде?

— Ага! — охотно согласился Пит. — Еще как!

— Слушай, — прошептала она, подавшись вперед, — пойдем прямо сейчас к Билли — там и повеселимся…

— Да тут такое дело… Я же не один. Поняла?

— Ну и веселись тогда с ней, — заключила дама.

Пит всполошился, а дама промолвила, вскинув голову:

— Ладно же, дружок! Попробуй теперь попроси меня о чем-нибудь — посмотришь, как я тебе отвечу!

Питу стало не по себе.

— Послушай, — взмолился он, — выйдем на минуту, я тебе все объясню!

Дама махнула рукой:

— Да ладно, чего объяснять — и так все ясно: не хочешь — не надо.

И она, к явному огорчению Пита, повернулась к неказистому юнцу, чем моментально погасила бушевавшую в нем ярость, ибо он не знал, на что решиться: то ли затеять ссору с Питом, как подобает джентльмену, то ли грубо, по-простому и без предупреждения двинуть Пита кружкой. Но когда дама повернулась к нему и возобновила свои улыбки, он успокоился. Он просиял, и лицо его приняло невыразимо блаженное и какое-то хмельное выражение.

— Слушай, помаши ручкой этому болвану, — громким шепотом попросил он.

— Фредди, не смеши меня, — ответила она.

Пит подался вперед и тронул даму за руку:

— Выйдем на минутку, Нелли, я тебе объясню, почему не могу сейчас с тобой пойти. За что ж такая немилость? Вот уж не ожидал от тебя! Давай выйдем — что тебе стоит? — В голосе его звучала сильная обида.

— А с какой стати я должна слушать твои объяснения? — промолвила дама холодно, отчего Пит совершенно обмяк.

— Ну давай выйдем — я все объясню! Честное слово! — просил Пит, умоляюще глядя на нее.

Дама едва заметно кивнула Мэгги и неказистому юнцу:

— Извините…

Неказистый юнец перестал мило улыбаться, метнул на Пита потухший взгляд, и его мальчишечье лицо покраснело.

— Нелли! Нелли! — заскулил он. — Мы так не договаривались! Ты что же, уйдешь с этим пройдохой, а меня здесь бросишь? Ты же говорила, что…

— Ну что ты, дружок! Разве я тебя брошу! — ласково возразила дама. Она наклонилась к нему и что-то прошептала на ухо. Неказистый юнец снова заулыбался и уселся поудобнее, словно приготовился терпеливо ждать.

Дама заскользила между столиками, Пит шел рядом и что-то с жаром говорил — очевидно, оправдывался. Дама отмахивалась с нарочитым безразличием. Они вышли, двери за ними закрылись, и Мэгги с неказистым юнцом остались одни.

Мэгги была ошеломлена. Она смутно почувствовала: произошло нечто страшное. Ее удивило, что Пит стал заискивать перед этой особой, что в глазах его появилась мольба о прощении. Она глазам своим не верила — ее Пит, этот светский лев, раболепствовал. Мэгги была потрясена.