На трудном пути героя из нищеты в первом акте к богатству и победе в последнем, где он прощает всех своих врагов, которых оставил в живых, его неизменно поддерживала галерка: зрители хлопали, одобряя его благородные и великодушные поступки, и мешали говорить его противникам, выкрикивая хлесткие, но совсем неуместные замечания. Галерка воинственно встречала все выходы актеров, которым, на их беду, достались роли злодеев. Если актер произносил монолог, из которого трудно было понять, где праведные слова, а где неправедные, то галерка тут же решала, что он клонит не к добру и соответственно осуждала его. В последнем акте благородный герой — бедняк из народа, собрат сидящих в зале — праздновал победу над богатым злодеем и тираном, который равнодушно взирал на страдания вокруг, туго набив мошну и наполнив сердце худыми помыслами.

После этих мелодрам Мэгги всегда уходила в приподнятом настроении. Она радовалась тому, как бедные и добродетельные в конечном итоге одерживали верх над богатыми и порочными. Спектакли заставляли ее задумываться. Героиня на сцене демонстрировала, пусть слишком наигранно, светскость и утонченность, и Мэгги все думала: может ли научиться таким же изысканным манерам девушка, которая живет в убогом доме в бедняцком квартале и работает на швейной фабрике.

Стайка мальчишек внимательно следила за боковым входом в салун. Глазенки их сверкали ожиданием. Они возбужденно сжимали пальцы.

— Вот она идет! — крикнул вдруг один из них.

Мальчишки тут же бросились врассыпную и застыли широким полукругом на почтительном расстоянии, продолжая наблюдение. Дверь салуна с треском распахнулась, и на пороге возникла фигура женщины. Ее седые волосы спутанными прядями падали на плечи. Красное лицо блестело от пота, белки глаз сверкали.

— …Да ты от меня ни цента больше не получишь! Ни медного гроша! Я три года за все платила, а теперь, видите ли, мне здесь ничего не продадут! Да пропади ты пропадом! Слышь, Джонни Меркри? От меня ему, видите ли, «беспокойство»! Да черта ли мне в твоем беспокойстве! Пропади ты пропадом, Джонни!

Изнутри дверь раздраженно пнули, и женщина пулей вылетела на улицу. Мальчишки пришли в страшное возбуждение: они принялись плясать, улюлюкать, гикать и дразнить женщину. На лице у каждого появилась злорадная ухмылка.

Женщина яростно метнулась к бесновавшейся кучке мальчишек. Те радостно рассмеялись и стремглав отбежали в сторону, продолжая выкрикивать ругательства. Она, шатаясь, остановилась на мостовой и загремела им вслед:

— Ах вы, чертово отродье!

Она вопила и потрясала кулаками, а мальчишки отвечали ей взрывами смеха. Когда она пошла по улице, они пристроились сзади и маршировали следом, неистово кривляясь. Время от времени она оборачивалась и пыталась напасть на них, но они проворно отбегали на безопасное расстояние и издали дразнили ее.

У мрачного подъезда своего дома она остановилась, осыпая мальчишек бранью. Волосы ее были сильно растрепаны, отчего красное лицо казалось по-настоящему безумным. Она потрясала огромными, дрожащими от ярости кулаками. Мальчишки бесились и шумели до тех пор, пока она не скрылась в подъезде. Тогда они притихли и по одному отправились в обратный путь.

Пошатавшись по подъезду, женщина наконец начала карабкаться вверх по лестнице. На площадке повыше открылась дверь, и в проеме показался целый ряд голов — за женщиной с любопытством наблюдали. Злобно ворча, она кинулась к двери, но дверь поспешно захлопнули перед самым ее носом, и в замке щелкнул ключ.

Женщина немного постояла у закрытой двери, обращая к ней свои дикие вопли:

— Эй, Мэри Мерфи! Выйди сюда, за дверь, коли хочешь подраться! Ну, давай, выходи! Выходи, ты, разожравшаяся собака! — И она забарабанила по двери ногой. Она визжала и была готова сразиться хоть с целым светом. На ее пронзительные ругательства изо всех дверей, кроме нужной ей, появились головы. Женщина на всех сверкала глазами и беспрестанно молотила кулаками воздух перед собой.

— Ну, выходите сюда все! Ну, давайте! — рычала она на зрителей. В ответ раздались два-три ругательства, мяуканье, насмешливые возгласы и шутливые советы. Все выпущенные по женщине снаряды с грохотом падали к ее ногам.

— Ты чего это? — спросил из густого мрака чей-то голос, и появился Джимми. В руках он нес оловянные судки, а под мышкой — скатанный коричневый извозчичий фартук.

— Что случилось? — спросил он.

— Выходите! Все выходите! — вопила его мать. — Ну, давайте! Я вам всем морды к полу припечатаю!

— Заткнись, дура старая, и пошли домой! — рявкнул на нее Джимми. Она приблизилась к нему, размахивая руками у самого его лица. Глаза ее горели огнем безудержной ярости, и вся она тряслась — до того ей хотелось с кем-нибудь сцепиться.

— А ты еще кто такой?! С тобой, что ли, мне драться? Да я тебя одной левой… — прорычала она в ответ и, полная неизъяснимого презрения, повернулась к Джимми мощной спиной и полезла по лестнице на следующий этаж.

Джимми пошел следом и на площадке схватил мать за руку и потянул ее к двери их квартиры.

— Пошли домой! — процедил он сквозь зубы.

— Убери руки! Кому говорю — убери руки! — взвизгнула мать. Она размахнулась, целясь огромным кулаком сыну в лицо, но тот увернулся, и удар пришелся ему в затылок.

— Пошли домой! — снова проскрежетал он. Резким движением левой руки он ухватил мать за плечо, и они начали раскачиваться и бороться, подобно гладиаторам.

Дом на Питейной аллее загудел и заухал. Лестничные клетки заполнились любопытными зрителями:

— Молодец, тетка! Вот это удар!

— Ставлю три против одного на мамашу!

— Эй, кончайте там драться!

Открылась дверь квартиры Джонсонов, и выглянула Мэгги. Джимми, ругаясь что было сил, втолкнул мать в комнату, быстро проскочил следом и захлопнул дверь. Обитатели дома разочарованно поворчали и разошлись.

Мать медленно поднялась с пола. Она угрожающе взглянула на своих детей, сверкая глазами.

— Пошумела — и хватит! — сказал Джимми. — Сядь по-хорошему, и сиди спокойно.

Он цепко схватил ее за руку и силой усадил в скрипучее кресло.

— Убери руки! — снова зарычала на него мать.

— Сказано тебе, дубина старая, — успокойся! — крикнул взбешенный Джимми. Мэгги с визгом кинулась в другую комнату. До нее донесся грохот и громкая брань. Наконец послышался глухой удар, и голос Джимми крикнул:

— Вот так! И лежи теперь спокойно!

Мэгги открыла дверь и нехотя вышла.

— Ой, Джимми!

Тот стоял, опершись на стену, и ругался. Его узловатые руки, там, где он во время драки поцарапался и ударился об пол или стены, были покрыты кровоподтеками. Мать лежала на полу и хрипло выла, а по ее морщинистому лицу текли слезы.

Мэгги стояла посреди комнаты и озиралась. Столы и стулья оказались, как обычно, сдвинуты и перевернуты. Всюду валялись осколки посуды. Потревоженная печка на ножках покачнулась и теперь дурацки заваливалась на один бок. Из опрокинутого ведра во все стороны расплескалась вода.

Дверь распахнулась, и на пороге возник Пит. Он пожал плечами и присвистнул:

— Вот это да!

Затем подошел к Мэгги и зашептал ей на ухо:

— Да наплюй ты, Мэг! Пойдем лучше со мной, знаешь, как повеселимся…

Мать в углу подняла голову и затрясла слипшимися кудрями.

— А, пропащие вы оба, что один, что другой, — сказала она, сверкая на дочь глазами из полумрака. Она бросала на нее горящие злобные взгляды. — По кривой дорожке ты пошла, Мэг Джонсон, и ты это хорошо знаешь! Ты всю семью позоришь! А теперь — иди отсюда, куда хочешь, со своим смазливым хлыщом. Иди с ним с глаз моих долой, куда хочешь, черт бы тебя побрал. Иди-иди, посмотрим, как тебе такая жизнь понравится.

Мэгги устремила на мать долгий взгляд.

— Иди, посмотрим, как тебе понравится. Уходи! Мне таких, как ты, здесь не надо! Уходи отсюда! Уходи, черт бы тебя побрал!

Девушка задрожала.

Тут вмешался Пит и тихо зашептал ей на ухо: