А сверху слышалась беспрестанная болтовня и пересуды, и над всем гремел презрительный хохот матери.

Пит вовсе не считал, что погубил Мэгги. И даже если бы он понял, что ее душа уже никогда не засветится улыбкой, то обвинил бы во всем ее мать и брата — больших мастеров на всякие пакостные дела. Кроме того, в окружающей его жизни души не особенно стремились улыбаться. «А на кой черт?»

Но он был слегка озадачен, и это его удручало. Худая молва, скандалы, пожалуй, навлекут на него гнев хозяина, который требовал поддерживать репутацию первоклассного салуна. «И чего они такой шум поднимают?» — недоумевал Пит, с отвращением размышляя о притязаниях семейства. Ну неужели только из-за того, что дочь или сестра ушла из дома, нужно терять самообладание? Ломая голову над их странным поведением, Пит решил, что Мэгги не совершила ничего предосудительного, а эти двое просто хотят поймать его в западню. Он понял, что за ним охотятся.

Особа, которую Пит повстречал в шумном зале, была не прочь над ним посмеяться:

— Подружка-то у тебя бледненькая, тощенькая, квелая. Ты хоть заметил, какое у нее выражение лица? Благовоспитанной прикидывается — тоже мне добродетель! А как у нее левая щека дергается, видел? Ах, Пит, бедняга! До чего же ты докатился…

Пит сразу же принялся уверять, что девчонка ему, в общем-то, безразлична. Но независимая особа прервала его смехом:

— Да меня это, дружок, совершенно не касается! И не стоит так изощряться в объяснениях. При чем тут я?

Однако Пит не унимался. Раз смеются над его выбором, он считал себя обязанным уточнить, что таких подружек он долго не держит и никаких особых чувств к ним не питает.

На следующее утро после того, как Мэгги ушла из дома, Пит, как обычно, стоял за стойкой. Выглядел он безупречно: белая куртка, белый передник, кудрявая челка с идеально выверенной точностью закрывает лоб. Посетителей еще не было. Пит протирал стакан, медленно проворачивая в нем обернутый салфеткой кулак, и тихонько насвистывал себе под нос. Время от времени он подносил к лицу предмет своей заботы и рассматривал его на свет — слабые солнечные лучи, пробившиеся над шторами в затененный зал.

Поминутно вспоминая независимую особу пышной наружности, Пит вскидывал голову и устремлял взгляд куда-то вдаль, сквозь щели в подвижной бамбуковой занавеске у входа. Внезапно свист застыл у него на губах: мимо бара брела Мэгги. Пит вздрогнул всем телом, опасаясь за ранее упомянутую репутацию первоклассного салуна.

Он быстро испуганно огляделся, сразу почувствовав за собой вину. Зал был пуст. Он поспешил к боковому выходу, открыл дверь и выглянул: Мэгги стояла на углу улицы и, словно не зная дороги, озиралась по сторонам. Когда она увидела Пита, он торопливо подал ей знак подойти, ибо спешил вернуться на свое место за стойкой, в атмосферу первоклассного салуна с хорошей репутацией, о которой так пекся хозяин.

Мэгги подошла к Питу. Тревога исчезла с ее лица, на губах заиграла жалкая улыбка.

— Пит! Наконец-то! — с живостью начала Мэгги…

Бармен резко, нетерпеливо взмахнул рукой.

— Знаешь что! — накинулся он. — Хватит тут околачиваться! Или ты хочешь неприятностей мне добавить? — возмущался Пит тоном оскорбленного человека.

Лицо Мэгги исказилось от изумления:

— Да что ты, Пит! Ты же говорил…

Глубочайшее недовольство отразилось во взгляде Пита. Он покраснел от гнева, как человек, чья репутация оказалась под угрозой.

— Слушай, ты мне надоела! Поняла? Ну чего ты пристала? Мне же из-за тебя старик конец маршрута устроит. Да если он тебя здесь увидит, так взбесится — враз меня с работы выгонит! Поняла? Да ты хоть что-нибудь соображаешь? Отстань от меня, поняла? Братец твой уже приходил сюда скандалить, и старику пришлось весь салун заново обставлять! Я теперь на волоске! Поняла? На волоске!

Девушка пристально смотрела ему в глаза:

— Пит, разве ты не помнишь…

— Ну хватит! — оборвал ее Пит.

Девушка, по всей видимости, боролась с собой. Она была явно ошеломлена и не находила слов. Наконец она тихо спросила:

— Куда же мне теперь деваться?

От такого вопроса чаша терпения Пита переполнилась: на него пытались взвалить часть ответственности за то, что его совсем не касалось. Пит, будучи вне себя от негодования, предложил-таки подходящий вариант.

— А хоть к черту! — заорал он, яростно хлопнул дверью и, испытывая облегчение, вернулся туда, где его репутация была в безопасности.

Мэгги пошла прочь. Она бесцельно брела по улице, миновала несколько кварталов. Однажды она остановилась и вслух спросила:

— Кто?

Поравнявшись с ней прохожий услышал и пошутил, словно обратились к нему:

— А? Что? Кто? Да никто! Я вроде ничего не говорил, — рассмеялся он и пошел дальше.

Вскоре девушка поняла, что когда она идет вот так, явно без всякой цели, мужчины оценивающе поглядывают на нее. Испугавшись, она зашагала быстрее и, чтобы хоть как-то защититься, приняла сосредоточенный вид, словно спешила куда-то.

Шумные авеню постепенно кончились, и теперь по обе стороны от Мэгги тянулись особняки. Их непроницаемый, бесстрастный вид подавлял; девушка опустила голову, ощутив на себе их мрачные взгляды.

Внезапно она увидела прямо перед собой дородного господина: на нем был шелковый цилиндр и строгий черный сюртук, пуговицы на котором тянулись красивым ровным рядом от воротничка до самых колен. Девушка слышала о милосердии Бога и решила обратиться к этому господину. Его доброе круглое лицо воплощало великодушие и отзывчивость, глаза светились участием.

Но как только она с ним заговорила, господин судорожно дернулся и резво засеменил в сторону, спасая репутацию порядочного человека. Он не отважился спасти живую душу. Да и откуда было ему знать, что перед ним — душа, которая нуждается в спасении?

Несколько месяцев спустя, сырым вечером по широкому переулку двумя бесконечными потоками громыхали повозки, которые тянули скользящие лошади. Прогрохотало несколько кэбов с закутавшимися в пальто возницами. Монотонно жужжали электрические фонари, излучая матовый свет. Среди пышных букетов роз и хризантем нетерпеливо пританцовывал на месте цветочник; у него на носу и на его товаре поблескивали дождевые капли. На обмытые ливнем тротуары извергли из своих недр толпу два-три театра. Мужчины нахлобучивали шляпы до самых бровей и поднимали воротники. Женщины в теплых накидках нетерпеливо подергивали плечиками и останавливались подобрать юбки, чтобы пройти под ливнем. Два часа зрители были вынуждены соблюдать относительное молчание, и теперь все громко и разом заговорили, поскольку сердца их еще горели страстями сцены.

Тротуары превратились в волнующееся море зонтиков. Мужчины выходили на мостовую, чтобы остановить кэб или повозку, и поднимали руку каждый по-своему: кто-то вежливо просил, а кто-то настойчиво требовал. Нескончаемая процессия направилась к железнодорожным станциям. И вся эта толпа как бы несла с собой атмосферу довольства и процветания, порожденную, может быть, добротной одеждой и двумя часами приятного забвения.

В полумраке ближайшего парка, приняв привычные для отверженных позы, расселась по скамейкам кучка промокших бродяг.

По улице шла девушка из числа размалеванной городской когорты. На проходящих мимо мужчин она бросала переменчивые взгляды: зазывно улыбалась тем, у кого был сельский или неискушенный вид, и спокойно не замечала тех, чей вид говорил о жизни в большом городе. Она прошла сверкающие авеню и влилась в толпу, появившуюся из мест приятного забвения. Она спешно пробиралась в толчее, словно стремилась скорее попасть в свой далекий дом; на ней был красивый плащ и хорошие туфли, она изящно подбирала подол платья и на грязном тротуаре старалась ступать где посуше.

Двери салунов постоянно хлопали, открывая взору оживленные ряды посетителей у стоек и хлопочущих барменов. Из концертного зала на улицу доносились звуки быстрой, похожей на механическую, музыки, будто спешил сыграть свое призрачный оркестр.