— Не знаю, — ответил Мак-Грегор. — Но мне лучше возвращаться не в компании со Шраммом. Я, собственно, надеялся, что вы меня доставите в Иран, к пограничному городку Карабасу. Оттуда уж я доберусь автобусом до Тегерана.
— Ладно, — сказал Затко. — Тогда, как только француз уедет, тронемся и мы с тобой.
Мак-Грегор попрощался с Али, затем кази ласково обнял его.
— Если услышишь, что на нас нападение, — сказал он, — что нас убили или что ильхан пришел с иностранцами к соглашению, все равно продолжай делать то, что считаешь, что находишь нужным. Твердо продолжай говорить и действовать от нашего имени, пока не кончится все это дело.
— Разумеется, — сказал Мак-Грегор.
Уходя, он видел, как кази достает из-под койки пластмассовый таз, чтобы промыть рану на шее. Там, под койкой, хранились у него книги, фибровый чемодан и бережно сложенное зеленое знамя революции 1946 года.
Часть IV
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Сеси вела «ситроен», а Мак-Грегор глядел, как влажный английский ландшафт скользит, утекает на обе стороны к расплывчатым английским горизонтам. Колени и локти Сеси работали вовсю и внушали Мак-Грегору доверие, хотя руль у французских машин и расположен слева, неудобно для левостороннего движения. И Мак-Грегор спокойно любовался английской весной, повсюду подступавшей к обочине дороги. Садики лондонских окраин пестрели камелиями, ломоносом, форзициями. Проехали Рочестер, и зарозовел яблоневый цвет. А затем замелькали мокрые от дождя ягнята и низко летящие вороны.
— Я забыла купить еще одну канистру бензина, — сказала Сеси. — А во Франции ни одна бензоколонка не работает. Надо будет в Дувре не забыть.
Франция была охвачена всеобщей забастовкой. Мак-Грегора встречала вздыбившаяся страна. По словам английской прессы, все в ней полностью разладилось. В Париже хозяйничают студенты. Все застопорилось, в стране не покупают и не продают, не получают и не производят. Даже реактивному лайнеру, мчавшему Мак-Грегора в Париж, пришлось приземлиться в Лондоне. И там, в доме на Бэттерси, оказалась не Кэти, а Сеси, смотревшая по телевизору, как горит Париж. Кэти объяснила Мак-Грегору по телефону из Парижа, что она вернулась туда присмотреть за детьми, а отослала затем Сеси в Лондон потому, что слишком бурными были уличные стычки студентов с полицией, сама же осталась в Париже с Эндрю и тетей Джосс. Когда Мак-Грегор сообщил ей, что привезет с собой в Париж и Сеси, Кэти сверх ожидания не стала возражать, сказала только:
— Что ж, привози. Так или иначе, она не собирается сидеть покорно и все равно вернется.
Сеси, слушавшая разговор по второй телефонной трубке, подтвердила:
— Мама совершенно права. Я и дня не собиралась дольше оставаться в Лондоне. Вот клянусь тебе.
— Ты хоть матери не говори этого, — сказал отец. — Я ведь беру тебя, и вопрос исчерпан. Не раздражай ее.
— Ее теперь все раздражает, — сказала Сеси.
Паром, перевозивший их с машиной через Ла-Манш, был пуст: никто не рисковал ехать во Францию. Сеси указала отцу на заголовок в «Ивнинг стандард»: «Возможна отставка де Голля еще до плебисцита».
— До какого плебисцита? — спросил Мак-Грегор.
— Что-то там за или против конституции. Теперь каждый день на улицах сражения.
Дороги Франции опустели настолько, что Сеси вела свой старенький «ситроен» прямо по средней линии автострады с семидесятимильной скоростью и не сбавляла ее, даже проезжая через притихшие селения. Париж был весь в обломках баррикад, в обгорелых киосках, в неубранном мусоре, в поваленных деревьях, в целых сугробах грязных газет и картонок.
Ворота открыла им Кэти.
— Где вы пропадали? — тревожно спросила она. — Я вас жду уже несколько часов.
— Паром опоздал, а потом мы в Булонском лесу плутали, — сказал Мак-Грегор, распахивая вторую створку ворот и пропуская Сеси в «ситроене».
— А зачем было делать крюк через Булонский?
— Мы не рискнули ехать центром, — сказал Мак-Грегор.
Кэти быстро поцеловала его в щеку, он запер ворота. Подымаясь по наружной лестнице, спросил Кэти:
— Ну, как ты тут?
— Все в порядке.
— Я о здоровье твоем…
— Я совершенно здорова, — ответила Кэти, и он неловко замолчал.
Умывшись и садясь за ужин, который Кэти держала для них разогретым, Мак-Грегор спросил, где Эндрю.
— Я послала его проводить Жизи Марго и побыть у нее — она там одна с прислугой. Прошлой ночью у нее в доме разбили все окна фасада. Муж ее теперь в Риме, пережидает события.
Поужинали молча, затем Сеси ушла спать, и они без слов посидели друг против друга за ореховым столом, чувствуя, что сейчас не время и не место выяснять отношения после десятидневной разлуки.
— Почему ты не телеграфировал мне из Тегерана? — спросила Кэти.
— Хотел, чтобы в Иране поменьше знали о моем присутствии… Необходимо было, чтобы мой приезд туда и отъезд прошел как можно незаметнее.
— Виделся ты с Джамалем Джанабом в ИННК?
— Нет, я не заходил к ним.
— А дома у нас ты был?
Мак-Грегор молча качнул головой.
— А знали персы, что ты в курдских районах?
— Не думаю. Я в основном автобусами добирался.
Он чувствовал: ей хочется узнать, с чем он вернулся от курдов, — и ждал напряженно. И вот наконец тревога пересилила в Кэти сдержанность.
— Они и теперь рассчитывают на тебя, не правда ли? — произнесла она. — И даже больше прежнего. Опять они тебя опутали?
— Это все ненадолго, — сказал он.
Кэти сидела прямо, чуть выставив подбородок, и в этой осанке ее так и сквозила врожденная властность и сила духа.
— Итак, ты намерен и дальше упорно вести ту же линию, не считаясь ни с чем? — сказала Кэти.
— Разумеется.
Ему хотелось спросить, чем занята была она эти десять дней. Но он промолчал, сознавая, что готов принять все, почти все на свете, даже Ги Мозеля, лишь бы Кэти сохраняла спокойствие и здравомыслие, пока он не выполнит порученного дела.
— Спать иду, — сказала Кэти.
— Я подожду Эндрю, — сказал он и остался в столовой; он был так измотан, что уснул, сидя в старом кожаном кресле.
Через полчаса его, мягко потормошив, разбудил Эндрю:
— Ты бы лег в постель.
— Я тебя ждал: хотел услышать, что тут происходит, — сказал Мак-Грегор, вставая.
— В данный момент происходят, видимо, две вещи одновременно и порознь, — сказал Эндрю. — Что касается студентов — происходит фантастическая революция; что же касается профсоюзов и всех прочих — всеобщая забастовка.
— А разве это не две составные части одного и того же?
— Внешне как будто составные, и так все это и трактуют. Но, по сути дела, они совершенно раздельны.
— И что же последует дальше? — спросил Мак-Грегор, гася свет.
— Понятия не имею. Да и никто не знает… Кстати, говорила тебе мама? Мы прочли в «Монд», что в кази опять стреляли. Как раз когда ты был там в горах.
— Нет, мама не говорила.
— Она места себе не находила от тревоги.
Они стояли на лестничной площадке и переговаривались вполголоса. Вспомнив, что Эндрю вернулся сейчас от Жизи Марго, Мак-Грегор спросил сына, как она там поживает.
— Весь вечер просидела в кухне, — ответил Эндрю. — Прислугу всю отпустила, и мы до ночи проговорили об Иране, курдах и о тебе. Из всего населения Франции, наверное, у нас одних разговор шел не о положении в стране. Я подумал, она не ложится из-за разбитых окон. Стал убеждать ее не тревожиться, идти спать. А она в ответ сказала, что ей безразлично, пусть хоть весь дом разбивают. Тут мама позвонила, спросила, не страшно ли ей будет без меня. Жизи ответила, что нет. Встала, свела меня вниз и отослала домой.
— Она была нагримирована?
— Нет. По-моему, нет. А что?
— Так, ничего, — сказал Мак-Грегор и ушел в спальню.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
Утром его поразил вид Парижа. Париж напоминал осажденный город военной поры. Магазины заперты, автобусы не ходят, метро не работает, и у входов в метро, у почтовых отделений, в воротах, в подъездах, даже на немытых ступенях магазина «Сто тысяч сорочек» стоят пикеты. Красные флаги развешаны на балконах, домах, на деревьях, свисают на автостоянках со штанг, согнутых, как сломанные лилии.
