— Вовсе нет. Но я, во всяком случае, не роялистка, как все вы.

— Tiens! Тогда за кого же ты была на прошлых выборах?

— Не за де Голля.

— Месяц тому назад, Жизи, ma chere, вы осуждали Кон-Бендита, — напомнила мадам Кюмон. — Разве это не голлистская позиция?

— Не смешите меня, Мари-Жозе. Мне противен Кон-Бендит. Да и кому он приятен? Но дело в том, что все вы рядитесь в политические тоги, а я хожу нагишом.

— Очаровательный наряд, — сказал Эссекс, — и я уверен, что Мак-Грегору он нравится.

Все засмеялись, и Мак-Грегор понял, что Жизи отвлекала от него общее внимание, а Эссекс намеренно опять нацелил на него разговор.

— Сам-то Мак-Грегор не гол политически, — сказал Ги Мозель. — Английские нонконформисты, приверженцы шотландской знаменитой камеронианской ереси, всегда морально ангажированы.

— Нет, нет, — запротестовал Эссекс, — Мак-Грегор в душе презирает политику. Не правда ли, Мак-Грегор? Ну-ка. Отвечайте нам.

— Я отнюдь не презираю политику, — сказал Мак-Грегор.

Слушатели молча ожидали продолжения.

— И это все, что мы от вас услышим? — спросил Кюмон. — Ну а…

— Я политику не презираю, — твердо повторил Мак-Грегор, стараясь сохранять спокойствие. — И все вы прекрасно это знаете.

— Требуются объяснения, Мак-Грегор, — сказал Эссекс. — Не отмалчивайтесь!

— Что вы такое говорите! — почти закричала на Эссекса Жизи. — С какой стати ему давать здесь объяснения?

— Но ведь слова — не пустой звук, Жизи, и требуют обоснования, — сказал Эссекс, неожиданно для себя вынужденный перечить прелестной женщине и огорченный этим.

— Еще Паскаль сказал, что честному человеку всегда лучше молчать о своих политических взглядах.

Мозель уронил нож и вилку на тарелку.

— Жизи! Ничего подобного Паскаль не говорил, — укорил он сестру.

— Ну, значит, Ламартин.

— Чепуха.

— Да кто бы ни сказал, какая разница?

— Разницы никакой, дорогая, — мягко сказал Эссекс. — Я пытаюсь лишь выяснить политическую позицию Мак-Грегора. Как-никак в Париже теперь воздух насыщен политикой.

— Мак-Грегор делает то, что должен делать, — ответила Жизи Эссексу. — И в этом его позиция.

— Что же именно он делает? — спросил с улыбкой Эссекс.

— Делает то, чего вы не можете, — ответила Жизи. — Уж это ясно.

— То есть турок стреляет? — весело уточнил Эссекс.

— Что ж! — презрительно сказала Жизи. — Если стреляет, то не промахивается и не болтает об этом потом до одурения.

— И тем не менее, — возразил Эссекс, явно задетый за живое, — такие вещи требуют объяснения. Вы согласны, Мак-Грегор?

Жизи не дала Мак-Грегору ответить.

— Всякие объяснения на званых ужинах неминуемо сводятся ко лжи, — отчеканила она.

— Вот и дайте ему лгать самому за себя, — возразила ей Кэти, и Жизи встрепенулась, готовая оборонять Мак-Грегора даже от Кэти, защищать его всем своим арсеналом копьевидных пальцев, разгримированных век и быстрых узелков французской речи. Но Мак-Грегор опередил ее.

— Я, собственно, не знаю, о чем тут спор, — обратился он к Эссексу.

— О тебе, милый, — не без ехидства проговорила Кэти. — А ты и не слушаешь?

Опять все засмеялись, кроме Марго, проявлявшего полное невнимание.

— Не давайте им объяснений, — сказала повелительно Жизи. — Никаких и никогда.

— Но скажите на милость, зачем ему ваша защита, Жизи? — воскликнула Кэти. — У него есть собственный язык. Айвр сам за себя может постоять.

Подали тушеную говядину — поставили перед каждым изящную, плотно закрытую медную кастрюльку, еще скворчащую от тугого жара.

— Они просто дразнят меня, Жизи, — сказал Мак-Грегор. — Пусть их.

— Я отнюдь не дразню, — заверил Эссекс. — Я вполне серьезно спрашиваю.

— О чем?

— Я не шутя хотел бы знать, как происходит в вас деление на половину восточную и половину западную. Или, скажем, на ученого и на истребителя турок. Какая из этих вечных половинок выражает вашу суть, Мак-Грегор? В частности, какая ваша половинка займется теперь вагонами с оружием для курдов? Что вы предпримете? Ведь вы как-никак затем и приехали в Европу.

— А что я должен предпринять?

— Этот вопрос не вы мне, а я вам адресую. И ваш ответ даст нам ключ к вашим действительным взглядам.

Мак-Грегор посмотрел на Кюмона, опять на Эссекса.

— Вагоны у нас отняты. Вы об этом позаботились, — сказал он Эссексу. — Это ваших рук дело.

— Моих?

— Ваших или Фландерса. Что одно и то же. И говорить тут больше не о чем, — сказал Мак-Грегор, подавляя в себе гнев.

— Но поскольку кое-кто из ваших курдских друзей замышляет взорвать вагоны, то не поделитесь ли вы с нами этим планом?

— Я ничего о нем не знаю, — сказал Мак-Грегор, — а если бы и знал, то вряд ли стал бы здесь разглагольствовать. Так что делиться мне нечем.

— Рад слышать, — сказал Кюмон с усмешечкой, и Жизи опять вскипела:

— Правда не на их, правда на вашей стороне. Не говорите им — ничего и никогда.

— Но, Жизи, — резко вмешалась Кэти. — Ведь Айвр и не может сказать то, чего не знает. Он ничего не знает о вагонах.

— Лично мне, — сказал Кюмон, — все равно, что вы сделаете с этим злосчастным грузом оружия, но только, прошу, никаких эксцессов на французской земле.

Тут бы разговору следовало и кончиться — по виду Жизи все поняли, что продолжать сердить пантеру в клетке опасно. Но Эссекс упорно не желал расстаться с темой.

— Насколько я могу судить, — сказал он Мак-Грегору, — вам остается либо принять меры к ликвидации вагонов, либо возвратиться в Иран с поджатым хвостом.

Мак-Грегор уже дважды обжег себе язык горячим мясом; он сосредоточился всецело на своей вилке, а окружающие ждали, как он будет защищаться.

— Вы совершенно правы, — сказал он Эссексу.

— Ах, но это смехотворно, — сердито вскинулась Кэти. — Айвр даже и не думает возвращаться в Иран. С Ираном навсегда покончено.

— Разве? Неужели?

— Мы остаемся жить в Европе, и говорить тут не о чем, давайте переменим тему.

Жизи сделала вид, что поражена известием.

— Да вы шутите, Кэти!

— Нисколько не шучу.

Кюмон поднял бокал с бургундским.

— Итак, за окончание увлекательного и романтического эпизода!

И опять на этом разговор следовало бы кончить, но Эссекс, видимо, твердо решил защитить от Мак-Грегора что-то свое жизненно важное, глубоко личное.

— Я двадцать с лишним лет знаю Мак-Грегора, — произнес он, — и знаю, что не в его привычках так легко уступать.

— На этот раз он уступит, — сказала Кэти.

— Полно, Кэти. Вот и вы тоже боитесь дать ему говорить за себя, — сказал Эссекс.

— Кэти информировала вас правильно, — сказал Мак-Грегор. — Мы остаемся в Европе.

— И давайте переменим тему, — повторила Кэти. — Зачем касаться наших домашних дел?

— Грешен — и приношу извинения, — сказал Эссекс.

— Да, грешны, — сказала Кэти. — Вы словно испугались, как бы Айвр в чем-то не победил вас наконец.

— Все вы, я вижу, глупите… — начала Жизи. Но Мак-Грегор тронул ее за локоть, и она, вскинув плечами, сказала: — Не думаю, чтобы черта уже была подведена. И Ги не думает. Он говорил мне.

— Ничего я тебе не говорил, — жестко сказал Мозель. — И черта подведена — по крайней мере разговор наш окончен. Довольно, Жизи.

— Приказание Кэти, — насмешливо шепнула Жизи Мак-Грегору. А тот, обведя Мозеля, Кюмона, Эссекса медленным взглядом, решил уже, что завтра разыщет Таху и наметит вместе с ним самый действенный план уничтожения вагонов.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Но Таха исчез. Ни Эндрю, ни Сеси не знали, где он. Его не оказалось и у курдского студента-медика, где он приютился; Мак-Грегор побывал там на следующий день, но узнал от медика лишь то, что Тахи нет в Париже. Не выяснил Мак-Грегор ничего толком и у курдов, продававших брошюрки в запруженном народом внутреннем дворе Сорбонны.

— В Женеву уехал, по-моему, — сказал один.