— Но я-то ведь не в вашем деле, — напомнил Мак-Гperop. — Мое дело совершенно иное.

— Да знаю, знаю, — засмеялся Стронг. — Вы человек идеи. И потому вам у нас столько хлопот.

— Оставим это. Вот скажите-ка, для чего вы отправили вагоны в Марсель? — спросил Мак-Грегор.

— А как вы об этом узнали?

— Что, другой кто-нибудь перекупил у вас оружие? — допытывался Мак-Грегор.

— Ну, скажем так: эти вагоны мы переправили к морю, в Марсель, потому что там легче уберечь их. Марсель — порт что надо. Там хранение груза куда безопасней.

Повернувшись к двум шумливым хохотуньям-официанткам, Стронг велел им уйти в кухню.

— Да, но кто вам заплатил? — продолжал выспрашивать Мак-Грегор.

— Откуда мне знать подлинных покупщиков? — сказал Стронг.

— Но вы догадываетесь ведь, кто стоит за сделкой?

— Догадок у меня куча.

— Участвуют ли в сделке курды, помимо кази?

— Само собой, — прогудел Стронг.

— А куда будет отправлено оружие?

— Ну нет, — рассмеялся Стронг. — На этот крючок я не клюну. Скажу лишь, что отправлено оно будет из Марселя в последний день месяца, если только не услышим от вас чего-либо дельного.

— Так вот, слушайте, — сказал Мак-Грегор. — Согласны ли вы соблюсти первоначальную договоренность с Комитетом, если я достану всю требуемую сумму?

— А как вам удастся достать?

— Уж это мое дело как. Согласны ли вы дать мне время до конца месяца?

— А у вас губа не дура, — проворчал Стронг. Мак-Грегор нетерпеливо пожал плечами. — Хм… — Стронг преувеличенно заколебался, засопел, задвигался на стуле. — Ладно уж, — пробасил он. — Чересчур меня мутит от всей той публики. Но если я дам вам сроку до конца месяца, то с условием сейчас же принять меры насчет вагонов.

— Что вы имеете в виду?

— Тут горстка шалых курдов хочет подорвать их бомбами. Известно вам это?

— Да.

— Не буду спрашивать вас, кто они. Но можете вы убедить их, чтоб не трогали сейчас вагонов?

— Я сделаю все, что в моих силах. Но у них свои взгляды, и шутить они не любят.

Встали из-за столика. Стронг со вздохом пожал руку Мак-Грегору.

— За двадцать лет первому вам доверяю, — сказал он и улыбнулся своей удалой военно-воздушной улыбкой, — Но если подведете меня, то капут моей простой вере в человека.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

«Plus je fais l'amour, plus j'ai envie de faire la revolution. Plus je fais la revolution, plus j'ai envie de faire l'amour…»

«Чем больше творю любовь, — утверждал автор лозунга, — тем сильней во мне жажда революции; чем больше творю революцию, тем сильней во мне жажда любви».

Выйдя из кафе, Мак-Грегор купил утренние газеты на улице Бабилон и теперь шел домой по этой улице, читая студенческие лозунги на стенах женского монастыря Сен-Венсан-де-Поль. На ходу он также прочел в «Фигаро» сообщение из Тегерана — пять строк о том, что два дня назад в стычке между иранскими пограничниками и курдскими мятежниками убиты четверо курдов.

Когда он выходил из дому, все еще спали; теперь же Кэти была уже одета и занята укладкой своих вещей в чемодан. Не спрашивая, зачем Мак-Грегор уходил так рано, она сообщила, что уезжает в Лондон.

— Ги меня доставит туда самолетом, — сказала Кэти. — Хочу сходить к врачам в Сент-Томасовскую больницу. Не доверяю я французским медикам. Для них все это — темная материя. Покажусь доктору Тэплоу, что он скажет.

— А что, у тебя ухудшение? — спросил Мак-Грегор.

— Не знаю, Тэплоу предупреждал, что временами еще будут болезненные ощущения, но что будет, как вагонеткой по животу, — об этом он не говорил.

— Может быть, виной напряжение? — неуверенно предположил Мак-Грегор.

— Какое напряжение?

— Вся эта нервотрепка.

— Ее у нас всегда хватает, — сказала Кэти. — Собственно, ничего со мной серьезного. Просто хочу съездить провериться.

— Тогда я соберу свой чемодан, поеду тоже.

— Нет, не езди. С тобой у меня в самом деле будут нервы напряжены. Ты ведь хочешь оставаться здесь, вот и оставайся. Я возьму с собой Сеси. Ей лучше быть подальше от этого бурлящего котла, занятий у нее в институте все равно ведь нет. А ты за Эндрю присмотришь.

Мак-Грегор не стал спорить, видя, что у Кэти все уже твердо решено.

В два часа явился в своем «ровере» Мозель — за Кэти и за Сеси. Но Сеси уже отказалась ехать. «Раз ты считаешь, что с тобой ничего такого, — сказала она матери, — то какой же смысл мне теперь уезжать отсюда». А отцу Сеси шепнула: «Она в душе не хочет, чтобы я с ней ехала. Хочет одна побыть. Пусть едет. Ей будет на пользу».

Усадив Кэти в машину, взяв ее надежно под свое крыло, Мозель сказал Мак-Грегору:

— У меня есть для вас новости. Я вернусь часам к семи-восьми. В девять приезжайте ко мне ужинать, в старый наш дом. Сеси знает, где это. И сама тоже приезжай, — пригласил он Сеси. — Обрадуешь Терезу.

— У меня дела, — ответила Сеси.

— Во всяком случае, отца привези.

Мозель вывел машину из ворот, четко действуя своими смуглыми небольшими руками; и тут Мак-Грегор отдал себе отчет, что расстался с Кэти, почти не простясь, слегка лишь чмокнув в щеку. Он постоял среди двора: не хотелось еще и с Сеси теперь разлучаться.

— Я поеду с тобой, взгляну на твою мастерскую.

— Ты здоров ли? — спросила Сеси.

— Здоров. А что?

— Да так. Ты не тревожься о маме, — сказала Сеси. — У женщин бывает такое. Тянет иногда побыть одной… Тетя Джосс! — позвала Сеси, глядя куда-то перед собой.

— Да, Сеси, душенька…

— Мы с папой едем ко мне в мастерскую. Если Эндрю придет, скажи ему, пусть тоже приезжает.

— Хорошо, родная.

Мастерскую Сеси снимала вместе с пятью другими студентками. По дороге туда пришлось объезжать заграждения и баррикады, возводимые студентами и полицией друг против друга. Сорбонна, бульвары, мощеные улочки и переулки вокруг университета загромождены были скамейками, мусорными урнами, стульями, фруктовой тарой и чугунными решетками, которые кладут под деревья. Гранитная брусчатка была выворочена, и чистый песчаный подстил мостовой белел, как кожа младенца.

— Ты, Сеси, будь поосторожнее сегодня вечером, — предостерег Мак-Грегор, глядя из закопченного окна мастерской вниз, на поле боя. — Тут явно готовится генеральное сражение, еще жарче предыдущего. Сумасшествие какое-то.

— Но полиция сама лезет на рожон, — сказала Сеси. — Ей бы лучше по-хорошему убраться вон из квартала.

Мак-Грегор обернулся к Сеси и стал смотреть, как она разметив лист картона, вырезает трафаретку с лозунгом: «500 000 рабочих — в Латинский квартал».

— Для чего пятистам тысячам рабочих идти в Латинский квартал? — спросил Мак-Грегор. — Не вижу их причастности здесь.

— Они должны стать причастны.

— На это надежда слаба.

— А вот погоди, — сказала Сеси. — Не сегодня, так завтра вся Франция станет причастна.

Мак-Грегор посидел у окна, глядя на дочку, отгоняя тоскливые воспоминания о внезапном отъезде Кэти. Поняв, что тоски не пересилить, он встал, сказал Сеси:

— Иду домой. А ты приезжай пораньше.

— Я буду дома в восемь тридцать, чтобы отвезти тебя к Мозелям к девяти, — сказала Сеси, провожая Мак-Грегора на лестницу. — Меня так и подмывает повезти тебя совсем не туда.

— А куда?

— Куда угодно, — крикнула она ему вслед, — только не к Ги Мозелю!

Но в девять она, как и обещала, доставила отца к Мозелю.

Мозель жил в старом парижском особняке. Иные из зданий, стоящих между авеню Фоша и авеню Великой армии, походят больше на пригородные виллы, чем на городские особняки, но дом Мозелей был подлинный окраинный фамильный дом, возведенный в начале тридцатых годов прошлого века, до того как Тьер и Мак-Магон перестроили эти авеню. Дом был почти на английский манер — из красного кирпича, со старой кирпичной оградой, с тисами и английским газоном, зелень которого теперь, в мае, пестрили еще подснежники, желтые нарциссы, аконит и шафран. По глухим старым стенам взбирались расцветающие розы — городские, лишенные запаха. Дом на Ривьере, новый дом, дом в Женеве, в Нормандии, дом в Бийянкуре. А это — старый «парижский дом» Мозелей…