Не собираясь оспаривать сейчас историческую правомерность турецкого решения проблемы, Мак-Грегор ждал, когда Сероглу подойдет к сути дела.
— Подлинный враг курдов — отнюдь не наша республика, — говорил Сероглу, — а все те иностранцы, которые зарятся на нефть и газ в Курдских горах, частью принадлежащих Турции. Вот в чем вопрос, и вот в чем мы могли бы прийти с вами к договоренности.
— К какой же именно?
— Мистер Мак-Грегор… — Сероглу неловко наклонился к нему из своего глубокого кресла. — Почему бы вам не наладить нечто вроде обмена мнениями?
— Я не совсем вас понимаю, — проговорил Мак-Грегор и услышал, как парадная дверь открылась. Опять пробежала девочка по коридору, и затем в комнату явилось еще одно живое свидетельство приобщения Сероглу к Европе — вошла собака из породы кокер-спаниелей и завиляла хвостом, заластилась к нежно любимому хозяину.
Обняв собаку, Сероглу сказал:
— Ах ты моя Бобби. Поди поздоровайся с мосье англичанином.
Здороваться Бобби не пошла, а опустилась у хозяйских ног, вывалив язык и не сводя преданных глаз с коричневых туфель Сероглу.
— Какой обмен мнениями вы предлагаете? — спросил Мак-Грегор. — Между курдами и турками?
— А почему бы и нет? — сказал Сероглу. — Наше ведомство по этим делам было бы, возможно, готово поддержать курдскую республику определенного рода.
— Вот как? Турецкие власти в самом деле стали бы говорить о курдской республике? — наклонясь вперед, переспросил Мак-Грегор недоверчиво.
— Я сказал — возможно. Прояснить нашу позицию непросто.
— Думаю, вам придется прояснить ее весьма существенно, — сказал Мак-Грегор. — Мне что-то плохо верится.
— Мы, возможно, были бы готовы согласиться на некую курдскую автономию в Иране и в Ираке, если бы получили заверение, недвусмысленно гарантирующее, что такая курдская республика откажется от всяких притязаний на турецкую территорию.
Мак-Грегор усмехнулся, взглянув спаниелю в мягкие карие глаза и вспомнив, что спаниель — собака охотничья и умеет мягко взять птицу в зубы и принести несмятую и целую хозяину к ногам.
— Какой же курд согласится бросить на произвол судьбы полтора миллиона собратьев? — сказал он.
— Но давайте будем практичны! — воскликнул Сероглу. — Вам, я знаю, нужны документы, которые передала мне французская Sureté после смерти Манафа.
— И которые принадлежат курдскому Комитету, — подчеркнул Мак-Грегор.
— Вы их получите, — сказал Сероглу. Помедлив, он прибавил: — Получите, если доставите нам от кази твердую гарантию того, что курдские домогательства кончаются у турецких границ.
— Такую гарантию я никогда не смог бы получить, — сказал Мак-Грегор. — Я не стал бы даже и заговаривать с кази об этом.
— Так что же вы предлагаете? — горячо сказал Сероглу. — Какое видите решение?
— Я могу предложить лишь одно: чтобы вы вернули документы, — ответил Мак-Грегор.
— Но мы не можем допустить, чтобы то, что происходит сейчас, затянулось надолго. Говорю же вам, что иностранцы — американцы, французы и англичане — бог знает что там у курдов натворят.
— Там и сейчас творится бог знает что.
— Но теперь, при такой заинтересованности всех этих господ, заварится каша еще скверней.
— Это верно, — согласился Мак-Грегор.
— Поэтому нам с вами надо работать вместе, — убеждал Сероглу. — Мы могли бы уладить вопрос раз и навсегда.
— Если вы, полковник, отдадите документы, — сделал Мак-Грегор контрпредложение, — то я уговорю кази встретиться с любым вашим посланцем и обсудить турецкие проблемы.
— Я не это имел в виду.
Просунув голову в дверь, девочка спросила, не нужно ли принести еще горячего кофе. Ее французская речь звучала тоненько и капризно-певуче, как обычно звучит говор французской детворы.
— Уходи пока, не мешай нам, cherie, — сказал Сероглу.
— Что же имели вы в виду? — спросил Мак-Грегор, когда девочка ушла.
— Мы не можем обсуждать с кази турецкие проблемы. Об этом не может быть и речи.
— Тогда о чем же вести речь? — спросил Мак-Грегор.
— Речь можно вести о всем районе в целом.
— Не упоминая о ваших курдах?
— Отчего же. Но не заостряя вопроса. И если вы на это согласитесь, то мы поможем вам в отношении документов.
Ведь за вами следят все, мистер Мак-Грегор. Следят ваши курдские соперники. Следят иностранцы. Все глаза нацелены на вас, потому что именно от вас будет зависеть многое.
— Да нет, просто всем известно, зачем я здесь, — отмахнулся Мак-Грегор.
— Ах… — Сероглу сложил ладони молитвенным жестом. — Рано или поздно кто-нибудь захочет вас убить, — горестно произнес он. — Вам надо помнить о семье, о детях.
Мак-Грегор встал, не желая и вдумываться, угроза ли это или просто заговорил в Сероглу семьянин.
— Начни только об этом тревожиться — и станешь невротиком, — шутливым тоном сказал он у парадной двери, глядя, как девочка, дочь Сероглу, отворяет ее.
— Прошу вас, подумайте о детях ваших, — сказал Сероглу, расширяя умоляюще глаза.
— Моим детям ничто не угрожает, — ответил Мак-Грегор. — Им грозит не большая опасность, чем вам, полковник Сероглу, — прибавил он, надеясь, что слова прозвучали достаточно внушительно.
Пожимая руку щуплотелому турку, видя его удрученный взгляд, Мак-Грегор почти поверил, что устами Сероглу говорит лишь семьянин, пекущийся о благополучии детей. Однако стоило Мак-Грегору выйти на улицу, и Сероглу обратился еще в один голос войны и политики, и Мак-Грегор отдал себе отчет, что турок в защите своих интересов столь же опасен, как курды в защите своих.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Мак-Грегор столько уже наслушался о грозящих провокациях и опасностях, что, когда наконец действительно что-то произошло, это оказалось для него неожиданностью.
К ленчу приехал на такси Эссекс; он не вышел из машины за воротами, а велел шоферу въехать во двор.
— Необычайнейшее зрелище, — сказал Эссекс Мак-Грегору, — башибузуки у ворот парижского особняка.
Мак-Грегор вышел взглянуть — улица оказалась пуста.
— Ушли, должно быть, — сказал Эссекс.
Но минут через десять в столовую, пыхтя, явился Марэн с разбитой бутылкой в руке и доложил, что за воротами дерутся. Мак-Грегор побежал к воротам, отодвинул щеколду, вышел. Там, разделенные мостовой, стояли две кучки черноволосых, плохо одетых людей, перебрасываясь злобными курдскими словами. Всего их было человек восемь. Улочка была усеяна битым стеклом.
— Во двор уходите! — крикнул Мак-Грегору кто-то. Мак-Грегор узнал Джагиза, дервишского нежнолицего паренька, приходившего с Тахой.
— Что у вас такое? — строго спросил Мак-Грегор. — Что ты здесь делаешь, Джагиз?
— Мы сами справимся, — ответил Джагиз. — Вы, доктор, пожалуйста, уйдите во двор.
Двое курдов, стоящих рядом с Джагизом, тоже приходили вчера с Тахой. А на другом тротуаре враждебно противостояли им пятеро чужаков — тоже курды, судя по лицам, глазам, волосам и по европейской потрепанной одежде, и только на одном был хорошо скроенный дакроновый костюм.
— Завтра мы тебя четвертуем! — крикнул один из чужаков Мак-Грегору и указательным пальцем черкнул себя от лба до паха и обратно:-Ч-чах! Ч-чах!
В это время к Мак-Грегору сзади, со двора, подошел Эссекс.
— Что тут происходит?
Не отвечая ему, Мак-Грегор спросил Джагиза:
— Кто они такие?
— Вот эти самые покушались вчера Таху убить, — сказал Джагиз.
Опять поднялась брань и крики с привычным упоминанием Америки, России, бесчестья, трусов, собак, ослов. Но тут послышалась прерывистая сирена полицейской машины, и курды бросились улочкой прочь. Один на бегу обернулся, швырнул во двор оставшуюся у него бутылку и крикнул:
— Через эту стену нам плевое дело перелезть!
Когда из полицейского фургона выскочили сержант с жандармом, курдов и след простыл — только Джагиз остался у ворот, невозмутимо разговаривая с Мак-Грегором.
