— Оно и прежде было гиблое, — сказала Кэти. — С самого начала. Но ты упорно закрывал глаза на правду.
— Так или иначе, — сказал Мозель, — но неминуемость трагического финала для меня очевидна. Она бросается в глаза.
— Да и к тому же, — вырвалось сердито у Кэти, — ты им не нужен. Поздно теперь ехать туда со своими советами или с чем иным.
— Я не с советами. Я еду сообщить им о случившемся — и предостеречь.
Мозель встал с кресла.
— Не делайте этого, Мак-Грегор, — сказал он. — Не ездите пока, держитесь в стороне от Курдистана. Подальше держитесь.
— У них там уже приготовлена тебе встреча, — сказала Кэти. — Неужели предупреждения Ги тебе еще надо разжевывать?
— Нет, пожалуй, не надо.
— Вот и держитесь в стороне, — жестко сказал Ги, но тут же улыбнулся дружески. — Хотя бы ненадолго, Мак-Грегор.
Мак-Грегор не ответил, и Мозель пожал плечами. Подал руку, прощаясь, и пошел к выходу в сопровождении Кэти.
— Я не могу их теперь покинуть, — сказал Мак-Грегор вслед Мозелю. — Это невозможно.
Мозель хотел было что-то ответить, но Кэти коснулась его локтя:
— Ради бога, не тратьте сил и слов попусту. Все равно он не послушает.
— Сожалею, Мак-Грегор, — сказал Мозель. — Я пытался — ради Кэти. Думал, вы поймете.
— Что поделать… — сказал Мак-Грегор.
Когда Кэти вернулась, она не плакала, хотя глаза подозрительно блестели. Она держалась холодно, зловеще-рассудительно.
— Раз так, то я уж тут бессильна, — сказала Кэти. — Можешь делать что хочешь и можешь уходить совсем. Как с женой ты со мной сейчас прощаешься.
Он не отвечал.
— Не веришь мне?
«Не верю», — покачал он головой.
— И что я изменила, не веришь?
Он опять покачал головой.
— Уходи, — сказала она. — И все, и не возвращайся.
— Ох, Кэти, — сказал он. — Не хочу я ехать туда. В самом деле я с этим покончил. Но снова повторяю — осталось одно-единственное, что я должен еще сделать. Должен.
— Должен — так делай, — сказала она. — Но уходи. Говорить с тобой бесполезно. Ты поймешь, только когда вернешься. Тогда ты осознаешь…
— Зачем ты так? — с укором сказал он.
Она поглядела — точно издалека, точно он исчезал уже за горизонтом.
— Уходи и все, — сказала она твердо. — Уходи.
Он протянул к ней руку ласковым жестом.
— Оставь! — резко сказала Кэти. — Думаешь, пойду на поводу, как глупая и покорная жена. Ни за что! — И, подымаясь по лестнице, она громко повторяла: — Ни за что! Ни за что! Ни за что!..
Часть V
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Снег на горах уже сошел; русла речек, искрасна-серыми жилками бегущих обычно по восточным склонам Даланпара, были этой весной сухи. Казалось, теперь не конец мая, а середина лета. Но Мак-Грегор знал, что на той стороне хребта картина иная. Указав на два длинных кряжа, именуемых по-курдски Кар и Кари (что в сочетании значит «нарядные»), он сказал Тахе:
— Здесь-то сухо, но вот увидишь: та, западная сторона вся в цветах.
— А почему так?
— На этих сланцевых склонах при раннем снеготаянии вода стекает по западному боку, а восточный остается сухим и голым.
Не видно было ни больших альпийских маков, ни астрагала, ни чуфы, ни первоцвета, ни похожих на дикие орхидеи цветов паразитической филипии. Но Таху цветы не заботили.
— Мы потратим еще два дня на переход хребта, — сказал он недовольно, — а зачем нам это, не знаю.
— За нами следят отовсюду, — сказал Мак-Грегор. — Надо двигаться как можно незаметней.
— Но, дядя Айвр, — возразил Таха, — мне ведь идти дальше, чем вам, и нужно спешить. Почему б не сойти на дорогу, не взять прямо через керкийские и заргайские деревни?
— До сих пор мы шли скрытно, и глупо будет теперь себя обнаруживать, — твердо сказал Мак-Грегор.
Сам Таха действовал весьма скрытно, покидая Париж, — провел всех, даже Мак-Грегора. Автобусом доехав до Франкфурта, оттуда полетел в Афины через Рим. А в Риме сошел и пересел на самолет Британской авиационной компании, тот самый, которым направлялся в Иран Мак-Грегор. Сходя по трапу в Тегеране, Мак-Грегор почувствовал чей-то легкий толчок локтем — и только здесь узнал Таху.
— Черт возьми! — сказал Мак-Грегор. — Что это ты сделал со своим лицом?
— Да ничего, — скромно ответил Таха. — Обстриг усы и слегка брови подбрил, чтобы как на фото в паспорте.
— С фальшивым паспортом тебя тут задержат, — предостерег Мак-Грегор, когда вошли в душное здание аэропорта.
— Он не фальшивый, он настоящий, — успокоил Таха. — Мне студент-перс в Париже дал свой паспорт.
— А что он сам будет делать без паспорта? — спросил Мак-Грегор, пробираясь с Тахой среди пассажиров к полицейскому контрольному барьеру.
— Через неделю-две заявит, что паспорт украли, а к тому времени я сожгу его, и кто меня тут будет помнить?
У барьера обошлось без каверзных вопросов, и, обменяв часть своих денег на иранские, они беспрепятственно вышли из аэропорта. Междугородными автобусами они добрались сперва до Тебриза, потом обогнули озеро Урмию с севера — через Багам, Мадад и Миллус. Затем ехали грузовыми машинами, сельскими автобусами, повозками и теперь, пешком пройдя по узким курдским долинам в обход горы Делага, направлялись к тому уголку земли, где сходятся границы Ирана, Ирака и Турции. Было решено, что оттуда Таха пойдет один, чтобы, собрав своих бунтарей, спуститься с ними в долину Котура. Но прежде, сказал Таха, нужны точные известия о кази и Затко. Пока же о них не было ни слуху ни духу; крестьяне-курды ничего не знали.
— Все уже боятся, и чем дальше, тем больше, — хмуро говорил Таха. Они шли к пастушьей деревушке, убого и малозаметно лепящейся по голым сланцевым скатам.
— А благодарить надо, конечно, Фландерса, — сказал Мак-Грегор. — Это он здесь подготовил почву для ильхана и Дубаса.
В предгорьях им рассказывали, что англичанин, опекающий детей, ходит по деревням и призывает жителей быть осторожными ради своих детей. Надвигается, мол, беда…
— Закишело трусливыми слухами, — сжимал кулаки Таха.
В последней пройденной ими деревне староста сообщил, что кази умер в Ираке, а Затко схвачен в Турции и повешен.
— Да кто тебе сказал? — сурово спросил Таха.
— Контрабандист больной один тут проходил неделю тому назад. Нет, десять дней тому…
— То был предатель и трус, — сказал Таха, и староста, видя, что имеет дело не с мелкотравчатым, а с высокого полета, образованным курдом-политиком, стал оправдываться:
— Вины моей тут нет. Не гневись.
— А ты не повторяй дурацких слухов.
Поднявшись к деревушке Аснаф — скоплению полупещер-землянок, вырытых в унылом косогоре, — они застали там только старух, детей да двух-трех оборванных стариков, грызущих семечки. Старики встретили их с неожиданной важностью, чувствуя себя тут главными в отсутствие мужчин-пастухов. Кази всего лишь день-два назад стоял лагерем на здешнем высокогорном плато, сказали старики.
— Откуда вам известно? — спросил Таха.
— Нам все известно, что происходит у нас в горах, — бойко отвечали старики.
— Ничего вы, старые, не знаете, — сказал Таха и обратился к деревенским мальчишкам, отгонявшим дворняг. Мальчишки закукарекали петухами, передразнивая старичье, засмеялись:
— Да они путают всех со всеми. Это ильхановцы на плоскогорье воров искали.
— Ильхановцы — здесь? — удивился Мак-Грегор. — А вы точно знаете?
— Да на что нам врать? — возмутились мальчишки. Старики и старухи визгливо вмешались, поднялся крик и спор, залаяли собаки.
— Хватит вам! — крикнул Таха.
Невольно засмеявшись («Вечный курдский кавардак!»), Мак-Грегор сказал Тахе:
— Тут давай и заночуем. Мы почти на иракской границе, и если ничего не узнаем от пастухов, когда вернутся вечером, то я пойду на ту сторону гор, в ближнее иракское селение.
— Чтобы напороться на иракские армейские заставы, — насмешливо сказал Таха.
