Отпуская Тараторку, принесшего неприятную весть, Дракон уже твердо знал, что с шустрым ментом пора поговорить по душам.

Похмелье, помноженное на явное сотрясение мозга, несмотря на хитрые снадобья, которыми его напичкала милейшая Наталья Павловна, давало о себе знать: голова раскалывалась даже не на части, как принято выражаться в подобных случаях, а на молекулы и атомы. Требовалось лекарство почище патентованных порошков и уколов, поэтому Николай скрепя сердце вынужден был забраться в «закрома», достав оттуда то, что первым попало под руку.

Первым попал коньяк «Белый аист» дрянного молдавского разлива, заслуженно презираемый ценителями, но вполне способный если и не исцелить голову, в которой шли процессы, сходные с вулканическими, сопровождаемые подвижками коры, то воздействовать хотя бы в качеству временной местной анестезии.

Набулькав себе в граненый стакан по рубчик (заниматься изысками разного рода, вроде мытья рюмки и изготовления соответствующей закуски, Николаю как-то не хотелось), капитан, возможно уже с приставкой «экс», махнул последний разом и зашарил по холодильнику в поисках чего-нибудь способного перебить мерзкий привкус, с благородным клопиным имевший самое отдаленное сходство. Аромат какой-то прогорклой пластмассы (если пластмасса способна прогоркнуть) с успехом был церебит куском скрюченного сыра, завалявшегося с самого Нового года, вернее, со Старого, который пришлось встречать дома, причем плесень, обильно разросшаяся на его корочке, лишь усилила эффект, придав отвратному ощущению во рту какой-то изысканно-французский оттенок.

С хрустом пережевывая твердый, как сама пластиковая баночка с крышкой, в которой он успешно просуществовал без малого четверть года, деликатес, Николай бросил вожделенный взгляд на ополовиненную бутылку коньяка, но силой воли поборол естественнейшее в его положении желание. Напиваться, впадая в алкогольную нирвану, сейчас было недосуг.

Во-первых, за решеткой оказался совершенно ни в чем не повинный Жорка, которому вкупе с изуродованной, скорее всего, физиономией и отбитыми внутренностями предстояло идти «паровозом» на зону, таща в нагрузку нехилый срок (десяток золотых вряд ли потянул бы на «вышку», даже если прицепят соучастие, — время все-таки не то...). Во-вторых, неизвестно где, в подвешенном состоянии оказался ротмистр Чебриков, только что, казалось, обретший чуть забрезжившую надежду на благополучное возвращение домой. Если его не укокошили озверевшие от неудачи омоновцы, он снова оказался бездомным, возможно, раненым, и даже серьезно. Машина, которую он угнал (скорее всего, милицейская), уже стопроцентно объявлена в розыск, и, если ротмистр не клинический идиот — а это маловероятно, — ему придется бросить данное средство передвижения, оказавшись в относительной безопасности. В-третьих — и это, как ни крути, самое животрепещущее, — сам он, Николай Ильич Александров, находится на грани краха карьеры, если уже не за гранью. Сохранить ее с минимальными потерями возможно, лишь предав друзей, с которыми только что пил водку и делил хлеб и кров, друзей, которые поведали ему самые сокровенные тайны и полностью ему доверились.

Существовал также последний выход, на который, возможно, и намекал подполковник Каминский, предлагая подумать не в камере, а у себя дома, хотя бы и под домашним арестом.

То, что табельный пистолет сейчас лежал под надежным замком в сейфе Управления, ничего не значило: редкий оперативник не имеет в своем распоряжении «левого ствола» (а то и не одного), полученного зачастую «мутным» путем и предназначенного для решения самого широкого спектра проблем — от самой естественной, мучающей сейчас Николая, до узкоспециальных, типа укрощения какого-нибудь чересчур несговорчивого и непогрешимого индивидуума. Правда, обычно для такой цели применяется обычный нестреляный патрон любого калибра, но в определенных случаях встает необходимость применения более солидных аргументов в виде какого-нибудь ржавого нагана, представляющего для самого стрелка гораздо большую опасность, чем для окружающих и обнаруживаемого как бы совершенно случайно где-нибудь в бельевом ящике.

Однако Александров не собирался доставлять ни радости, ни облегчения Владиславу Игоревичу, а, напротив, считал, что именно сейчас, когда друзья в беде, его жизнь принадлежит уже не только и не столько ему.

Прежде чем уплывать в безбрежные дали по веселящим коричневым волнам со специфическим запахом, следовало составить конкретный план действий хотя бы на сегодняшний дейв, только что переваливший свой экватор.

— Ну и куда теперь, граф?

Стряхнув с «хвоста» нерасторопную и явно растерянную неожиданной проблемой погоню, Чебриков промчался по шоссе, слегка заворачивающему в сторону поселка Кундравинка с одноименной железнодорожной станцией. Бросив угнанный автомобиль на опушке по-зимнему прозрачного леска, сразу за последними домами подступающего почти к самой дороге, ротмистр, проваливаясь где по щиколотку, где выше колена в рыхлый, покрытый стеклянистым настом снег, углубился в чащу.

Радовало, что между березками густой гребенкой возвышались молодые сосенки, посаженные скорее всего лет десять-пятнадцать назад. В посадках скрыться будет легче, а если по следу пустят собаку, что маловероятно, в запасе имеются специальные, не слишком приятные для бедного пса сюрпризы.

Рассвет застал Чебрикова в пути. Он старательно избегал редко встречающихся тропинок, пробираясь целиной, а когда впереди замаячило широкое снежное поле с какими-то рыжими разводами, за которым километрах в пяти угадывались невысокие дома со столбами дыма, розоватого в первых лучах солнца, поднимающимися вертикально в утреннем безветрии, опустился на снег у корявого ствола старой березы и вынул из наплечного кармашка куртки маленький плоский бинокль.

Рыжие разводы при ближайшем рассмотрении оказались густыми зарослями сухого камыша приблизительно двухметровой высоты. Болото. Лучшего места для укрытия не найти, тем более что метрах в двадцати от того места, где притаился ротмистр, проходила хорошо накатанная по снегу дорога с двумя глубокими колеями, пробитыми, надо думать, колесами сельскохозяйственного транспорта. Не на лошадях же они здесь ездят, в конце концов: в начале третьего тысячелетия живем, не в девятнадцатом веке! Самолеты реактивные опять же... Жалко только, что не успел друзей расспросить о местных обычаях и загадочных реалиях.

Застегнув все карманы и засунув за пазуху трофей, добытый в автомобиле — короткоствольный автомат со слегка изогнутым магазином, — граф перекатом, по-змеиному направился к своей цели.

Дорога, насколько было видно из леса, подходила к одному из камышовников вплотную и, добравшись до него по скользкому, утрамбованному, как асфальт, снегу с отпечатками разнообразных протекторов, Петр Андреевич, стараясь оставлять как можно меньше следов, нырнул под спасительную сень.

Оказалось, что замаскировался он весьма вовремя: не прошло и десяти минут после того, как граф, умяв снег, не прихваченный настом в густой тени, и застелив его аккуратно сломанным в разных местах, чтобы не нарушать общей картины, камышом, занял наблюдательный пост, из леса показалась реденькая цепочка темных фигурок.

Изображение в окулярах оптико-электронного прибора, по старинке называемого биноклем, было ясным и четким, без малейшего искажения. Чебриков видел, как вышедшие из леса преследователи то бестолково сбивались в кучу, то разбредались далеко в стороны, безнадежно затаптывая следы преследуемого «зверя».

Собаки с ними не оказалось, и это увеличивало шансы на благополучный исход дела. Видимо, участники погони кого-то ждали, что объясняло всю их нерешительность.

В ожидании прошло около получаса, Петр Андреевич уже чувствовал, как холод понемногу забирается под одежду, прихватывая вспотевшее, несмотря на все предосторожности, тело. К тому же страшно хотелось пить — сказывался употребленный несколько часов назад алкоголь. Снег прямо перед глазами посверкивал тысячами морозных иголочек, напоминая мороженое, словно перенесенное сюда из детства. Не в силах сопротивляться, ротмистр, отлично понимая, что жажду этим суррогатом влаги не утолишь, захватил пальцами щепоть воздушной снежной пыли и положил на язык. Да, это не крем-брюле...