— Тогда не рекомендую злоупотреблять спиртным, — посоветовал «стертый». — Пакеты, если понадобятся, здесь. — Он выдвинул ящичек из металлического стола. — Не стесняйтесь…

Перед тем как удалиться, «стюард» шлепнул на стол перед Александром пухлую стопку самых разнообразных газет: от тонюсенького четырехполосного «Петербуржца» до солидных многостраничных «Российских ведомостей».

— Почитайте в пути, приобщитесь, так сказать, к текущему моменту. А здесь, — он положил сверху прозрачную папку с несколькими листочками бумаги, — дополнительная информация, в прессе не освещавшаяся… Рекомендую ознакомиться с ней после прочтения газет. Желаю приятного полета.

Бежецкий, нужно признаться, никогда не питал особенного пристрастия к прессе, кроме последних страниц со спортивными новостями, анекдотами, кроссвордами, фельетонами и прочей легкой информацией, особенно теперь, после изнурительного лыжного кросса по подтаявшей лыжне и многочасовой, выматывающей душу тряски в вертолете. С большим удовольствием он вмазал бы сейчас, наплевав на все советы сопровождающего, «соточку» «Сибирской белой», наличествующей, как выяснилось, в шкафчике, добавил бы, скорее всего, еще одну, пожевал чего бог послал (весьма, кстати, нехило он посылал служакам!) и завалился бы спать в действительно очень удобном кресле…

Вместо этого он сначала нехотя, затем со все большим и большим увлечением принялся листать принесенные газеты, вчитываясь в то деланно сухие, то, наоборот, цветистые описания покушения, то горестные, то сдержанно ликующие реляции о последовавшем за ним «апрельским кризисом», разглядывать цветные и черно-белые снимки, изредка узнавая на них собственное (то есть, конечно, не его, а близнеца), искаженное и окровавленное лицо, бесформенные кучи тел, окружающие взорванный монумент, венки, ряды солдатских гробов…

Момент, когда многотонный транспортник легко, словно детский бумажный самолетик, оторвался от взлетной полосы и, натужно ревя двигателями, круто пошел вверх, пробивая плотный облачный слой, он не заметил…

Очнулся Бежецкий, когда «Суздаль», мячиком подпрыгивая на трамвайных рельсах, сворачивал на какую-то незнакомую улицу.

— С добрым утром! — повернул к нему улыбающееся лицо «просто Геннадий». — Приехали почти, Александр Павлович. Как спалось-почивалось? Жалко, понимаете ли, было вас будить…

— Где это мы?..

Александр совершенно не узнавал окружающих домов.

— Да-а, это… — протянул уклончиво водитель. — В общем — не важно…

Голова немного кружилась.

«А ведь неспроста ты закурил сигаретку ту ароматную… — лениво проплыло в голове Бежецкого. — Все ваши штучки-дрючки шпионские…»

Автомобиль еще раз повернул, нырнул под арку и остановился посреди типично питерского дворика-колодца.

— Все, приехали, — снова сверкнул безупречным рядом зубов «просто Геннадий». — Станция Березай: кому надо — вылезай!..

«Ох, надо ли мне здесь вылезать?.. — подумал Александр, покидая машину. — Увидим…»

— И чем я могу вам помочь, госпожа баронесса? — насмешливо спросил экс-майор, экс-начальник экспедиции и, вполне возможно, еще какой-нибудь «экс», нахально развалясь в глубоком кресле перед Маргаритой, только что поведавшей ему о том, о чем он знал уже из газет, прочитанных на борту «Муромца», и особенно из краткого и сухого по стилю, но очень интересного по содержанию «приложения». — Ах да… Конечно же, я должен незаметно, словно мышь, проникнуть в казематы Петропавловской крепости, усыпив, подкупив или отравив охрану, а то и разметав ее в молодецком порыве, поменяться местами с вашим дражайшим возлюбленным, чтобы он по веревочной лестнице, пронесенной мной в пироге с капустой…

— Прекратите демонстрировать ваше знакомство с бульварными романами, майор! — высокомерно одернула его на полуслове баронесса. — К тому же не самыми лучшими их образчиками… Стоящая перед вами цель совершенно другого свойства.

Бежецкий, продолжая ерничать, постарался изобразить на лице напряженную работу мысли:

— Тогда… Тогда… О-о-о! Понял! Я должен буду с автоматом под рубашкой… Нет, лучше с одним фруктовым ножиком или пилочкой для ногтей пробраться во дворец, пользуясь своей службой там во времена оные, найти проклятого Челкина и…

Хлесть!.. Маргарита, шагнула вперед и хлестко впечатала свою узкую твердую ладонь в щеку Александра.

— Достаточно?

Бежецкий, непроизвольно схватившийся за горящую щеку, прожег решительную женщину взглядом:

— А вы не забыли, сударыня, что я, в отличие от вашего разлюбезного Сашеньки, образование получил далекое от пажеского и политесам-то не особенно обучен? Слабо, если отскочит невзначай?..

— И тут же вернется… — парировала Маргарита. — Вы ничего не забыли, господин Воинов?

Спокойный взгляд баронессы отрезвил Александра не хуже ледяного душа.

— Ладно, чего уж… — пробормотал он, опуская глаза. — Прошу прощения…

— Так-то лучше. Теперь к делу: вы должны, Александр Павлович, сместить со своего поста некого хорошо известного вам человека, а уж пилочкой вы будете действовать или тяжелой артиллерией…

Бежецкий присвистнул про себя: вот это заявочки!

— Все-таки Челкина?..

— Не важно.

Баронесса отошла к окну и тронула пальцами тяжелый малиновый бархат старинной портьеры.

— А это ваше личное мнение или… — осторожно поинтересовался он, глядя ей в спину.

— Или.

Теперь настала очередь взять тайм-аут Александру. Маргарита старалась его не тревожить, внимательно изучая за окном что-то известное только ей одной.

— Я согласен, конечно… — нарушил он наконец затянувшееся молчание. — Мое дело — выполнять приказ… Но… Надеюсь, всю эту работу предстоит проделать не в одиночку?

— Вот это уже похоже на разговор! — оторвалась от объекта своего созерцания баронесса. — Извольте для начала ознакомиться с планом…

Бесконечная череда коридоров, освещенных и полутемных, сводчатых, как в древних замках, и функционально-безликих, перетекающих один в другой, сужающихся до ширины крысиной норы и расширяющихся чуть ли не до проходных дворов, лестницы, ведущие то вниз, то вверх, анфилады каморок и залов… И повсюду двери, двери, двери… Двери деловитые, крашеные, двери вполне респектабельные, с полированными или покрытыми пластиком поверхностями, двери непристойные — грязные, обшарпанные, с проломленными филенками и висящей клочьями обивкой, двери грозные — стальные, с рядами заклепок и штурвалами вместо рукояток, двери безликие — прозрачные, будто в больнице… Двери на любой вкус.

Ни номеров, ни табличек на них почему-то не было, как и указателей на стенах. Просто входы неизвестно куда… Или выходы опять же из ниоткуда…

Александр давно уже устал и с трудом переставлял ноги, словно заведенный раз и навсегда автомат, бредя куда-то за неизвестной ему надобностью… Никто его не подгонял, не следил зорким фельдфебельским оком за тем, прилежно ли он исполняет непонятную повинность, но и присесть, отдохнуть, вытянув гудящие от усталости ноги и опершись спиной на очередную дверь, почему-то совсем не хотелось.

Время от времени то навстречу, то обгоняя, проносились куда-то такие же серо-стертые, как и коридоры, люди, вернее, тени, безразличные к путнику и не вызывающие у него никаких ответных эмоций. Никто не окликнул его, не заступил дорогу, даже не толкнул ни разу. Безразличность среди безликости…

И вот за неизвестно каким по счету поворотом открылась последняя дверь. Последняя, потому что к ней вел тупик, длинный, узкий, пыльный коридор, упирающийся в обычную, окрашенную в незапамятные времена казенной коричневой краской, теперь понемногу отслаивавшейся, обнажая не менее казенную темно-зеленую дверь с круглой, потертой ручкой под бронзу. На ней как раз была какая-то табличка со вполне четкой надписью, но читать ее не хотелось, и она осталась в памяти простым белым прямоугольником под захватанным стеклом, бумажкой, испещренной невразумительными иероглифами, каждый из которых в отдельности представлял из себя вполне понятную букву русского алфавита, но в слова складываться упрямо не желал.