«Все верно, — подумал Александр. — Бекбулатова я ведь мертвым не видел — он пропал без вести…»

Потянулась длинная череда «царицыных улан», и лица всех их были еще совсем живые, не увядшие, знакомые до последней черточки. Проходя мимо, Бежецкий прощался с каждым из них, зная, что больше никогда их не увидит.

А впереди за различимым еще правофланговым проступали из темноты все новые и новые силуэты, и конца и края им не предвиделось…

Бешено забилось сердце, когда один из далеких еще покойников на мгновение принял облик женщины, но тут же все смешалось, и Александр выпал из забытья прямо в тишину и темноту своей спальни. Кем была та женщина, кто из близких должен вот-вот уйти, он так и не успел разглядеть. На душе было пусто и муторно…

— Непобедимый, непостижимый и крепкий во бранех Господи Боже наш! Ты, по неисповедимым судьбам Твоим, овому посылаеши Ангела смерти под кровом его, овому на селе, овому на мори, овому же на поле брани от оружий бранных, изрыгающих страшныя и смертоносный силы, разрушающия телеса, расторгающия члены и сокрушающия кости ратующих; веруем, яко по Твоему, Господи, премудрому смотрению, такову приемлют смерть защитники веры и Отечества…

Негромкий голос лейб-гвардии Уланского ее величества полка протоиерея Алексия, настоятеля собора, читающего «Моление о упокоении православных воинов, за Веру и Отечество на брани убиенных», завораживал, равно как и огоньки сотен свечей в руках пришедших проводить в последний путь погибших при роковом взрыве улан. В полуосвещенном зале — ряды закрытых гробов, выстроившиеся, словно на параде. Повзводно, поэскадронно… Девятнадцать молодых, здоровых и веселых парней — рядовых, вахмистров, офицеров — были выкошены в одночасье смертоносной шрапнелью бронзовых и гранитных осколков, двое, сброшенные контуженными взрывной волной в реку, захлебнулись в ледяной воде, а еще двенадцать скончались от ужасных ран еще до вечера того страшного дня.

Одновременно, как знал Александр, шли панихиды в Преображенском соборе и церкви Троицы, но там гробов было меньше… Не было здесь и нескольких погибших гвардейцев, принадлежавших иной вере: поручик Агал-таков, вахмистр Муртазаев и двое рядовых — Рамазанов и Тухватуллин еще на исходе ужасного дня были похоронены на Мусульманском кладбище согласно заветам Пророка, ротмистра Кшиштафовского и рядового Гейсбаха сейчас отпевали в костеле, а трое покойных гвардейцев протестантского вероисповедания прощались с грешной землей на Волковом лютеранском кладбище.

— Молим Тя, Преблагий Господи, помяни во Царствии Твоем православных воинов, на брани убиенных, и приими их в небесный чертог Твой, яко мучеников изязвленных, обагренных своею кровию, яко пострадавших за Святую Церковь Твою и за Отечество, еже благословил еси, яко достояние Твое. Молим Тя, приими убо отшедших к Тебе воинов в сонмы воев Небесных Сил, приими их милостию Твоею, яко павших во брани за независимость земли Русския от ига неверных, яко защищавших от врагов веру православную, защищавших Отечество в тяжкие годины от иноплеменных полчищ; помяни, Господи, и всех, добрым подвигом подвизавшихся за древнехранимое Апостольское Православие, за освященную и в язык свят избранную Тобою землю Русскую, в нюже враги Креста и Православия приношаху и огнь, и меч. Приими с миром души раб Твоих…

Бежецкий, сжимая в руке свечу, вглядывался в полумрак храма и не замечал, как горячий воск стекает на пальцы, а мысли помимо воли сворачивали на дела насущные…

Полк обескровлен хуже, чем после крупного сражения: убито тридцать три человека, ранено и контужено сто пятьдесят семь, из них тяжело сорок пять, но хуже всего впечатляющие потери офицерского корпуса — шестеро убиты и девять ранены… Чем закрывать эти зияющие дыры? Ну, положим, юбилейные торжества сейчас вряд ли состоятся, и о муштре на время можно забыть. А боевая подготовка? Выбыло из строя разом больше эскадрона — это не шутка… Кто в строю из офицеров? Полковник Гверцианидзе, слава богу, цел и невредим, ротмистр Дол-говцев, поручики Фаддеев, Красовский и Лебедев, Петенька Трубецкой, естественно, вот он неподалеку, поддерживает под руку матушку своего погибшего друга подпоручика Никиты Ланского, подпоручики… Не густо…

— …и подаждь им вечное упокоение, яко спасавшим грады и веси и ограждавшим собою Отечество, и помилуй павших на брани православных воинов Твоим милосердием, прости им вся согрешения, в житии сем содеянная словом, делом, ведением и неведением. Призри благосердием Твоим, о Премилосердый Господи, на раны их, мучения, стенания и страдания и вмени им вся сия в подвиг добрый и Тебе благоугодный; приими их милостию Твоею, зане лютыя скорби и тяготу зде прияша, в нуждех, тесноте, в трудех и бдениих быша, глад и жажду, изнурение и изнеможение претерпеша, вменяеми быша яко овцы заколения. Молим Тя, Господи, да будут раны их врачеством и елеем, возлиянным на греховныя язвы их. Призри с небесе, Боже, и виждь слезы сирых, лишившихся отцев своих, и приими умиленныя о них мольбы сынов и дщерей их; услыши молитвенныя воздыхания отцев и матерей, лишившихся чад своих; услыши, благоутробне Господи, неутешных вдовиц, лишившихся супругов своих; братии и сестер, плачущих о своих присных, — и помяни мужей, убиенных в крепости сил и во цвете лет, старцев, в силе духа и мужества; воззри на сердечныя скорби наша, виждь сетование наше и умилосердися, Преблагий, к молящимся Тебе, Господи!..

Никак не думалось, не гадалось, что сейчас, в сугубо мирное время, когда вроде бы затихли даже такие «вечные» конфликты, как непокорный Афганистан и восточные границы Заокеанских Владений, постоянными незаживающими язвами бередящие окраины Империи, будет нанесен такой кровавый удар по цвету воинства российского… И где? В самом сердце государства, в Санкт-Петербурге алая кровь русских витязей щедро окропила землю, смешавшись с кровью самого Помазанника Божьего, словно столетия назад разделившего участь лучшей части своего воинства и подтвердившего тем самым негласный титул Отца всех подданных своих…

— Ты отъял еси от нас присных наших, но не лиши нас Твоея милости: услыши молитву нашу и приими милостивно отшедших к Тебе приснопоминаемых нами рабов Твоих Александра, Алексея, Аркадия…

Длинный скорбный список из десятков имен православных воинов, павших в проклятый день на крохотной Александровской площади, занял много времени. Уже слышалось шарканье.ног, покашливание, шепот множества голосов, когда протоиерей, произнеся имя раба божьего Якова, продолжил:

—…воззови их в чертог Твой, яко доблих воинов, положивших живот свой за веру и Отечество на полях сражений; приими их в сонмы избранных Твоих, яко послуживших Тебе верою и правдою, и упокой их во Царствии Твоем, яко мучеников, отшедших к Тебе израненными, изъязвленными и в страшных мучениях предававшими дух свой; всели во святый Твой град всех приснопоминаемых нами рабов Твоих, яко воинов доблих, мужественно подвизавшихся в страшных приснопамятных нам бранех; облецы их тамо в виссон светел и чист, яко зде убеливших ризы своя в крови своей, и венцев мученических сподоби; сотвори их купно участниками в торжестве и славе победителей, ратоборствовавших под знаменем Креста Твоего с миром, плотию и диаволом; водвори их в сонме славных страстотерпцев, добропобедных мучеников, праведных и всех святых Твоих…

— Я осталась совсем одна, Борис…

Елизавета Федоровна замерла у окна гостиной, выходящего на Дворцовую площадь, и, казалось, внимательно разглядывает что-то заинтересовавшее ее на серой брусчатке. Только не слишком ли высоко подняты беззащитные плечи, не слишком ли часто подносится к глазам платочек?

Борис Лаврентьевич выражал всей своей фигурой вселенскую скорбь: главное сейчас — восстановить прежнее к себе доверие со стороны этой еще недавно прекрасной и цветущей женщины, состарившейся за несколько дней на десяток лет, а там посмотрим… Сам Бог послал ему этот шанс вернуть утраченное в одночасье влияние при дворе, да не просто вернуть, а сторицей, став из «полудержавного властелина» полноценным, державным. Николай при смерти, цесаревич еще мальчик, ее величество, кажется, так и не поверила до конца в его виновность… Чем иначе можно объяснить внезапный вызов его, опального вельможи, из великолепной баденской ссылки в Петербург, эту аудиенцию, в конце концов? Только ли симпатией, питаемой к близкому другу юности?