— Кстати, а почему вы не курите? — поинтересовался Николай Александрович, докурив, по своему обыкновению, сигарету до половины, затушив и тут же прикурив новую. — Бросили? Или врачи не разрешают?

Сердясь на себя, Александр признался, что забыл сигареты в кабинете. Дело в том, что при строгом по покрою парадном мундире пачка «Золотой Калифорнии», оттопыривающая любой карман, не смотрелась, не то что в жандармском или вообще в гражданском костюме, а таскать ее в руке…

— Ну что же вы, Александр Павлович… — тихо рассмеялся император. — Для чего же тогда умные люди изобрели портсигар? И смотрится изящно в любом кармане, и вообще… Угощайтесь. — Золотой портсигар, полный душистых, хотя и не тех, привычных, сигарет, тут же перекочевал к собеседнику. — Раз уж такое дело — дарю! Не вздумайте отказаться!

Отказаться от собственноручно врученного самим государем подарка было немыслимо, да и неприлично до предела… Благодаря императора за дорогой (не в смысле цены, конечно) презент, Бежецкий готов был провалиться сквозь землю, вернее балконную плиту, от стыда. Подумать только, на какие ухищрения идут царедворцы всех рангов, чтобы заслужить или выпросить подобный дар, а он… Не подумает ли самодержец, что он, Александр, нарочно так все подстроил?.. Конфуз! Не дай бог, отец прознает…

Покурили некоторое время молча.

— Мне кажется, Александр Павлович, вы на меня продолжаете дуться за то, что я тогда, в прошлом году, не принял ваше прошение о возвращении в Корпус…

— Ваше… Николай Александрович… Император поднял ладонь и продолжил:

— А потом и другое — о выходе в отставку. Вам кажется, что я сделал это из личной вредности и пустого упрямства? Думаете, мне неизвестно, какие обо мне ходят слухи и анекдоты?

Бежецкий молчал.

— Вокруг меня, Александр Павлович, не так уж много честных, преданных всей душой да просто порядочных людей. Жужжат целыми днями, плетут интриги, добиваются чего-то, если не для себя, то для своих родственников, ближних и дальних, сынков, дочек, кузенов, прочих протеже… Порой мне кажется, что подлинные бессребреники остались в далеком романтическом прошлом, когда слово «честь» было равноценно слову «жизнь»… Не знаю, стоит ли мне вам это говорить и верно ли выбран момент, но… Я уже довольно давно думаю о кандидатуре дворцового коменданта. Сдается мне, что князь Голенищев-Кутузов несколько засиделся на этом месте… Почему бы ему не посмотреть свет? В июле-августе освободится место посланника при Австрийском дворе. Помнится, Роман Алексеевич лично знаком с братом нашим его величеством Францем Третьим, императором Австрии и королем Венгрии, причем неоднократно выражал свое самое лестное мнение о манере его правления… Нам нужны такие люди в нашем дипломатическом корпусе. Вас же, Александр Павлович, я бы хотел видеть на его месте.

— Благодарю вас, ваше величество…

— Николай Александрович.

— Да, да, благодарю вас, Николай Александрович, но…

— Я думаю, что вам не стоит отказываться так сразу, Александр Павлович. Время подумать есть.

Император затушил сигарету и долго смотрел в глубину парка, неразличимую в темноте.

— Извините, Александр Павлович, я, кажется, не совсем хорошо себя чувствую сегодня и поэтому хотел бы уехать пораньше. По-английски, простившись только с вами. Надеюсь, вы сможете объяснить причину моего отсутствия на завершении обеда своим уланам и гостям? Сергей Витальевич пусть остается. Я возьму только свой автомобиль и автомобиль охраны…

Уже на пороге комнаты августейший гость обернулся.

— Знаете, Александр Павлович, — пожаловался он как-то по-детски. — Предчувствие у меня какое-то… Нехорошее…

— Ну что, начнем, помолясь? — весело спросил Николаев-Новоархангельский, потирая руки словно перед добрым застольем.

Несколько дней назад по шифрованному каналу было получено официальное разрешение из Санкт-Петербурга на вскрытие «кургана», выглядевшее, на первый взгляд, не более чем рекомендацией, но для Бежецкого с подчиненными имевшее статус приказа, причем подлежавшего неукоснительному исполнению. Александру не оставалось ничего иного, как «взять под козырек», постаравшись, насколько это было возможно, обеспечить безопасность проведения работ.

Два дня ушло на сооружение некого подобия подъемного крана, состоявшего из двух портативных лебедок, нашедшихся среди массы оборудования, притащенного с собой, и стволов вековых кедров, скрепя сердце пущенных под пилу, несмотря на отсутствие разрешения не только Лесного департамента, но и местных властей. Бежецкий про себя понадеялся, что в самый разгар работ не появится какой-нибудь заблудившийся лесник и не разгонит всю разношерстную компанию, как в том анекдоте. Делиться своими опасениями со спутниками он не стал, небезосновательно полагая, что подобный анекдот им неизвестен…

Третий и четвертый день потратили на обустройство укрытия, в котором должны были прятаться крановщики в момент подъема «крышки». Научники по своей интеллигентской манере попытались подойти к его строительству спустя рукава, но все попытки схалтурить были пресечены суровым начальником экспедиции сообща с ученым триумвиратом, поэтому блиндаж удался на славу: объемистый, просторный, крытый бревнами в три наката… Наверняка сие фортификационное сооружение могло бы выдержать обстрел стопятидесятимиллиметровыми фугасными снарядами. Особенно серьезно отнесся Александр к его герметичности, целиком и полностью отказавшись от всяких там амбразур и окон, заменив все это выдвижным наблюдательным прибором вроде перископа, для которого электронный бог экспедиции приспособил одну из видеокамер. Леонард Фридрихович и академик Мендельсон все это одобрили безоговорочно, а Агафангел Феодосиевич —с ворчанием, хотя и не стал спорить, что при выхлопе радиоактивной пыли, вполне возможном при вскрытии «крыши», только практически полная герметичность убежища, а еще лучше — избыточное давление внутри (баллон со сжатым воздухом среди оборудования тоже имелся) спасет находящихся там от облучения.

Теперь же все подготовительные работы были завершены, плита надежно зацеплена тросами, а основной состав экспедиции удален на безопасное расстояние. Решив быть осторожным до конца, Бежецкий и их укрыл в отрытой за пару дней траншее. В блиндаже укрылись с пультами лебедок один из подручных Александра и казак-доброволец, соблазненный изрядной премией, посуленной ему за участие в опасном мероприятии.

— Начнем? — обернулся Николаев-Новоархангельский к соратникам, настороженно следившим за артефактом кто в бинокль, кто — через монитор. — Не желаешь поплясать с бубном? — Это уже относилось к серьезному до предела Тунгусу. — Духов злых, так сказать, умилостивить… Может, жертва какая нужна? Ты только свисти!..

— Моя не шаман, — с достоинством ответил абориген, смерив взглядом превосходящего его ростом больше чем на полторы головы физика-помора. — Моя охотник. Моя православный. Сам пляши с бубном.

Пикировка этого дитя природы с лауреатом множества премий и обладателем высоких научных званий была так уморительна, что все рассмеялись, несмотря на серьезность момента, представив маститого ученого исполняющим обряд камлания.

— Прекратите заводить нашего проводника, Агафангел Феодосиевич! — вытирая слезы, выступившие на глазах от смеха, заявил профессор Кирстенгартен. — А то обидите его, и он будет при нашей ретираде… на обратном пути, словно Иван Сусанин…

Реплика антрополога вызвала новый приступ смеха. Все были возбуждены предстоящим действом до предела, поэтому готовы были хохотать по любому поводу и без такового.

— Ладно вам… — отсмеявшись, махнул рукой Николаев-Новоархангельский и спросил Бежецкого: — Начинаем?

Александр только пожал плечами:

— Вам и карты в руки…

— Блиндаж, блиндаж! — закричал физик в микрофон. — Вы меня слышите? Начинаем подъем по моей команде. Чуть что — останавливайте. Вы меня поняли?

В наушниках что-то неразборчиво хрюкнуло (связь в этих местах вообще была ни к черту), и помор торжественно махнул рукой, хотя никто, естественно, из блиндажа его видеть не мог.