Через полчаса Александр, сытый и веселый, сбежал вниз, предварительно позвонив Нефедычу, чтобы подогнал к крыльцу “кабаргу”.

Ах, как прекрасна жизнь, когда тебе еще далеко до сорока, когда ты здоров и силен, когда тебя любят красивые женщины и ты сидишь за рулем такой вот великолепной тачки. Александр засмеялся от избытка чувств и до упора вдавил в пол педаль газа…

Бежецкого снова мучил очередной кошмар. Чертов знахарь! Правда, спасибо ему, без прошлых ужасов. Скорее это был даже не кошмар, а тягучий, нудный сон с массой повторяющихся деталей, из тех, что столь часты в летние, не приносящие прохлады ночи, когда утомленный дневной жарой и духотой мозг, бунтуя, строит свои фантасмагории, достойные кисти сюрреалиста, пусть и не такого талантливого, как Сальвадор Дали. Впрочем, особой фантастичности в этом сне тоже не было ни на грош.

Александр ощущал себя в каком-то ящике, очень даже возможно, что в гробу, качавшемся словно на волнах. Пошевелиться он не мог, хотя и связан как будто не был. Не мог и закрыть глаза, перед которыми, угадывающаяся почти в полной темноте, покачивалась близкая поверхность крышки. Наверное, в таких вот ящиках Харон и перевозит души усопших через реку Стикс в загробный мир. “Какая чушь… — лениво проплыло в одурманенном сном мозгу. — Харон, насколько я помню, паромщик или лодочник. Зачем ему грузить души в ящики? Зачем здесь вообще какая-то тара?… Ах да: души бестелесны, их нужно в чем-то хранить”. Мысли вообще были странно короткими и бессвязными. Слышались какие-то шумы, как бы плеск воды, потусторонние голоса, невнятно бормотавшие непонятные слова. Смертельно хотелось пить. Казалось, язык, шершавый и распухший, уже не умещается во рту… Бежецкий силился проснуться и не мог, снова и снова низвергаясь в забытье, по выходе из которого все повторялось… Неужели это — тот самый ад, преисподняя, где предстоит мучиться вечность… Не тряси, Харон! Когда же мы наконец причалим?… Пить… Пить хочу…

Окончательно очнулся Александр в полутемном помещении. Он лежал на незнакомой кровати, раздетый. Со страхом пошевелил рукой — удалось! Сон явно завершился, причем, видимо, благополучно. После нескольких неудачных попыток Бежецкий приподнялся и сел в постели, в голове шумело, немного подташнивало, хотелось пить так сильно, что язык казался потрескавшимся, как арык. Нет, арык — это канава в Туркестане, а потрескавшийся — такыр, высохшая глина. В голове немного путалось, как после наркоза. С трудом переводя взгляд, ротмистр обвел глазами комнату, в которой оказался. Что-то похожее на больничную палату. Что же произошло? Куда делся кабинет этого знахаря-психоаналитика? Или не было никакого кабинета? Может быть, тоже один из кошмаров? Нет, закрыв глаза, Бежецкий снова явственно увидел кабинет, его элегантного хозяина, горничную… Куда же завез его Володька-балбес? Александр, откровенно говоря, помнил из всей поездки до появления того странного “эскулапа” лишь скрип тормозов на крутых поворотах и сигналы встречных автомобилей. Возможно, Володька (и он, Бежецкий, вместе с ним) долихачил-таки? Тогда что получается: все происшедшее у знахаря и сам он — бред?

Нет, тщательный ощуп-осмотр тела положительных (или, наоборот, отрицательных?) результатов не дал: Бежецкий был жив и, судя по всему, совершенно здоров (если не считать непонятной слабости и головокружения). Где же он находится? Где Володька? Который час? Ответов на эти вопросы не было.

На столике в изголовье лежали его любимые сигареты “Золотая Калифорния”, зажигалка, бумажник и часы, вернее, закамуфлированный под них напоминальник — одно из последних творений кудесников, состоящих на государевой службе, словом, почти все содержимое его карманов. Хотя, и это сейчас было самим важным, “лжеориент” время показывал исправно. Судя по его табло, сейчас было четыре утра с минутами. Рановато. Александр жадно осушил пару высоких стаканов фруктового сока (кажется, персикового) из пластиковой бутылки, обнаруженной там же на столике, зевнул и, подойдя к окну, откинул плотную штору. В глаза, заставляя зажмуриться, ударило яркое солнце. Вот так четыре часа!

Проморгавшись, Александр тупо глядел в широкое панорамное окно на высящиеся за ним пологие горы, поросшие хвойным лесом, и ошарашенно чесал затылок. Ничего себе пробуждение! Может, он все еще спит? Нет, организм адекватно отреагировал и на энергичный щипок, и на нажатие на глазное яблоко. И больничная палата и горы за окном не пропадали, исправно двоясь, так что к галлюцинации имели, скорее всего, отношение самое отдаленное. Бежецкий лихорадочно стал нажимать многочисленные кнопки и клавиши часов, забыв от волнения комбинацию, активирующую календарь. Двадцать восьмое июня! Значит, посещение психоаналитика имело место десять дней назад! Вот это номер!

Позади почти бесшумно открылась дверь.

— Доброе утро, Александр Павлович! — приветливо произнесла стройная миловидная блондинка в белом халате.

Позавтракав (вернее, пообедав) в шикарной столовой, смахивающей больше на ресторан, как убранством, так и качеством приготовления и ассортиментом предлагаемых блюд и вин, Александр решил оглядеться на новом месте и отправился на прогулку, про себя обозначив ее как “разведку и рекогносцировку”. Однако сосредоточиться никак не удавалось: мысли все время возвращались к недавним событиям.

На его утренние настойчивые требования объяснить происходящее и вызвать кого-нибудь из начальства приветливая блондинка только пожала плечами и проводила Бежецкого к улыбчивому толстячку, который, терпеливо выслушав шквал вопросов и обвинений, мягко объяснил Александру, что его никто вовсе и не собирался лишать свободы. Данное место — закрытый санаторий, находящийся под крылышком Корпуса. Господин Бежецкий просто несколько “подрасшатал психику на государственной службе, притом смена работы, беспорядочный образ жизни…” На этом месте проницательный эскулап игриво подмигнул. Нет, нет, это ни в коем случае не сумасшедший дом. Пожалуйста, гуляйте где хотите, занимайтесь чем угодно — никто препятствовать не станет. Побудете здесь недельку-другую, не более, успокоите нервы, получите заряд положительных эмоций, а потом опять, с новыми, как говорится, силами…

Вообще-то он был прав: “санаторий” совершенно не производил впечатления тюрьмы или какого-нибудь другого принудительного учреждения. Широкие окна без решеток, двери, запирающиеся только изнутри, веселый доброжелательный персонал. Забор, если можно так назвать невысокую, едва по грудь взрослому человеку изгородь из частой сетки, без каких бы то ни было следов колючей проволоки, не говоря уж о дополнительных средствах защиты. Возле ворот — подвижных секций из той же сетки — никаких будок для охраны, шлагбаумов, громил с кобурами на поясе…

Из ворот выходила одинокая асфальтированная дорога, по словам словоохотливой медсестры, назвавшейся Валей, ведущая к вертолетной площадке. Валюша провела Александра по всей территории и зданию, все показала, все объяснила и удалилась, бросив на прощание многозначительный взгляд. Кроме Александра других пациентов как-то не попадалось. “Не сезон!” — пошутил в ответ на вопрос Бежецкого давешний толстяк, представившийся Ильей Евдокимовичем Колосовым, доктором медицины.

Все бы ничего, но самым странным во всей этой истории оказалось то, что напоминальник упорно отказывался выполнять большинство своих функций. Время, дату и всю подобную информацию он выдавал исправно, можно было поиграть в простенькие игры, записать и воспроизвести пару-тройку минут речи. Однако самая главная функция — связь — отсутствовала напрочь. С помощью этого миниатюрного устройства обычно можно было связаться с любым абонентом телефонной сети по всему миру благодаря густой сети спутников связи, но… прибор молчал, лишь изредка потрескивая. Графический планшет, позволяющий определить местоположение носителя с точностью до пяти километров, также не функционировал, исправно выдавая лаконичное сообщение: “Нет данных”. Все вышеупомянутое прямо и недвусмысленно свидетельствовало только об одном из двух: либо по какой-то прямо-таки фантастической причине вышли из строя сразу все спутники связи и навигации, либо напоминальник очень умело, без каких-либо следов вмешательства выведен из строя. Вывод напрашивался, мягко говоря, неутешительный, и радушная улыбка на лучащемся добротой лице господина Колосова в этом свете выглядела несколько зловещей. Второй, более солидный прибор, “шмель”, вообще пропал бесследно, а на вопросы о его местонахождении толстяк лишь разводил руками и снова улыбался.