— О чем ты говоришь, конечно не поздно, — целуя ее плечо, сказал Верховцев. — Ты красивая и дети у тебя тоже будут красивые. А для того, чтоб они были и счастливые, говорят, они должны быть от любимого человека.

— Спасибо, Олежек. Ты тоже очень симпатичный мужчина и, наверное, жуткий ловелас, а? У тебя ведь все для этого есть: внешность, ум, романтическая профессия. Ну, признайся, часто меняешь женщин?

— Верь — не верь, но должен тебя разочаровать, в этом плане у меня такой период наступил… одним словом, полный штиль.

— Отчего так? — с недоумением посмотрела на него Наташа, приподнявшись на локте.

— Да как тебе сказать… По жизни своего человечка встретить не удается, а может не заслужил, а пользоваться услугами интим-сервиса или снимать девочек в злачных местах, что, в общем-то, одно и то же, как-то не в моих принципах. Может, мои представления уже старомодны, но любовь как товар — это не для меня. И не потому, что гордый или праведный, нет. Видимо, в жизни любого человека наступает момент, когда ему надоедает размениваться по мелочам. Новое время и так выбросило на поверхность много халтуры и всякого, прости, дерьма, поэтому, если еще и в самом главном опускаться до эрзацев — это уж слишком.

— Знаешь, у меня тоже мужики, которые покупают тело напрокат, симпатий никогда не вызывали. В этом есть какая-то ущербность. Можешь смеяться, но трахать надувную бабу из резины и то, на мой взгляд, не так постыдно. По крайней мере, никакой фальши чувств, никакого притворства.

— Не знаю, не пробовал, — усмехнулся Верховцев, — но когда заходишь в секс-шоп и видишь на витрине забавный аппаратец с инструкцией типа: «эта проверенная боевая подружка, работающая в многоскоростном режиме, разовьет вашу потенцию до невиданного уровня и доставит массу невероятных удовольствий», поневоле задумаешься.

— Да, мало мы, женщины, вас, мужчин знаем, — водя ладонью по его груди, сказала Наташа. — Считается ведь как: женщина в интимном, эмоциональном плане более тонкий и сложный организм, а мужчина — это такой тип, которому от женщины только одно и надо, — жеребец, налетел, набросился, справил свое удовольствие, а там трава не расти… Если чужой — поскакал себе дальше, если свой — повернулся на боковую и тут же дрыхнуть.

— Ну, не знаю, — протянул Олег, — наверное, не все так просто. Вот послушай, к примеру. Есть у меня один хороший приятель, еще по службе в милиции. Он чуть постарше меня, женат, с женой живет лет пятнадцать, вроде все нормально. Детей у них двое, семьянин образцовый, но есть у него пунктик — ни одну юбку выше колен на улице не пропустит, хотя уточню, только взглядом. Это так для ясности, потому что, с его слов, жене своей он ни разу не изменял и впредь не собирается. И я этому верю, потому как знаю — он из тех людей, которые говорят только правду или не говорят ничего. Ну, поддали мы как-то с ним однажды и вдруг он разоткровенничался. И сказал он мне такую вещь, которая меня в какой-то мере даже поразила. Знаешь, Олег, говорит, я от жены не гуляю не оттого, что такой правильный, и не в жене тут дело. Гульнуть втихаря — ума много не надо, я детям своим, чувствую, после этого в глаза смотреть не смогу. А дальше он поразил меня еще больше, — говорит, ужасно мучаюсь оттого, что интимная жизнь с женой зашла в жуткий тупик. Представляешь, говорит, залажу в постели на свою родную жену и мне стыдно, готов от стыда провалиться.

— Почему? — у Наташи от удивления даже округлились глаза.

— Вот и я так же спросил, — продолжал Верховцев. — Отвечает, мол, ты ж знаешь, как мою Любаху расперло после вторых родов. Сам Вадим мужик спортивный, подтянутый, а жена его за центнер тянет, тут все вместе, наверное, и генетическая предрасположенность, да и покушать любит. Как взгляну, говорит, на ее телеса — холодец, так сексом не только заниматься, а и думать о нем неохота. Всем она меня устраивает, но в этом смысле приходится идти на гадкий компромисс с самим собой: притворяться, что имею ее в охотку, изображать удовольствие, когда тебе противно, и все только для того, чтоб не доводить до скандалов на этой почве. Представляешь, вот так вот постоянно притворяться и давиться через не могу нелюбимым блюдом, которое и в рот не лезет… А жить как-то надо, природа ведь своего требует.

— М-да, история… Твоему другу не позавидуешь, но если откровенно, чисто по-человечески, я его понимаю.

— Вот и подстраивается, бедняга, к ситуации как может. Рассказывает, что сначала он перестал ее иметь при свете, потом уже и это не помогало, теперь, говорит, дошло до того что, пока не представлю, что подо мной какая-то другая женщина, вымышленный образ, сколько не мучаюсь — кончить не могу. Что поделаешь — мужчина так устроен — любит глазами.

— Оставим грустные темы, пойдем лучше потанцуем, — неожиданно предложила она, беря его за руку. — Послушай, какая чудная музыка, она так и манит забыться в танце…

Мелодия танго была действительно прекрасной. Обнаженные, они танцевали посреди комнаты, и ноги их утопали в мягком ворсе ковра. За окном, окрасив небо прощальным розовым разливом, торжественно угасал день.

— А ведь через какую-то неделю опять Рига, опять дожди, — склонив голову ему на плечо, проговорила Наташа. — Как подумаю…

— А ты не думай, — сказал Верховцев, перебирая пальцами ее локоны. — Знаешь, твои волосы пахнут морем, от них веет морской свежестью, а вот тело буквально горит, обжигает, как перегретая галька.

— Да, я за эти дни кажется превратилась в солнечную батарею, — прошептала она, призывно глядя ему в глаза и увлекая в сторону тахты. — Я попрошу тебя на ночь намазать мне спину кремом. Хотя, что я говорю — ночи не будет, она отменяется! Говорят, чтобы ощущать полноту жизни, надо жить так, как будто каждый день в этой жизни — твой последний день. Видимо, то же самое можно отнести и к сексу — каждая близость должна быть как последняя. В коктейле наслаждений, который дает человеку отпуск на море, мне как раз недоставало одного компонента, но самого важного — изюминки женского счастья. Так что, Олежек, прими свой приговор смиренно — прости, но поспать тебе сегодня не придется. Эта ночь моя…

Верховцев вернулся в Ялту ближе к вечеру в приподнятом, можно сказать, лирическом настроении, а потому не обратил должного внимания на своих компаньонов Аркашу и Грифа, которые от безделья, а главное от безденежья, бесцельно слонялись по квартире с видом нашкодивших котов. Олег поставил на плиту чайник и, что-то напевая себе под нос, отправился принимать душ. После чаепития он объявил полчаса на сборы к вечернему выходу на «Бродвей».

Вскоре выйдя на набережную, тройка начала «траление» по привычному маршруту от каравеллы, стоящей на берегу, в которой располагалось питейное заведение, до гостиницы «Ялта», расположенной сразу же за мостом через замусоренную речку, больше напоминавшую сточную канаву и одетую в бетонные берега, явно навырост.

Набережная жила обычной повседневной жизнью: праздная публика фланировала туда-сюда, вдыхая целебный морской воздух, юные искательницы приключений, сидя на скамейках, томным взором выискивали в толпе «настоящих мужчин», готовых приобрести по сходному тарифу во временное пользование их душу и тело; возле многочисленных забегаловок, как обычно, суетился «измученный нарзаном» народец, для которого дни недели, равно как и времена года, потеряли всякое значение.

Почти в каждом из таких заведений в придачу к горячительному продавали бутерброды с сыром, изготовленным, по-видимому, еще в какую-то мезозойскую эру, бутерброды с ветчиной, больше смахивающей на растекшееся сало, и сдобные булки, размером с силикатный кирпич. Но больше всего Верховцева поражало, что великолепные Крымские вина Массандры, Коктебеля, Золотой Балки были по-прежнему во все тех же совдеповских бутылках по ноль-семь, закупоренных похабными крышками из фольги с козырьком и невнятной надписью — какой-то там «винпром». Кто не мог позволить себе бутылку целиком, брал вино «гранеными», и Верховцеву до этого никогда не приходилось видеть, чтобы достойные марочные вина разливались из трехлитровых банок, словно томатный сок. Но и стаканы доставались не всем, кому не везло, получали баночки из-под майонеза. Верховцеву такая ситуация казалась пределом абсурда.