— А как быть…

— Насчет своей работы не беспокойся, — не дал ему закончить Серебрянский. — Я это в пять минут улажу, прихваты сохранились.

— С этим ясно. Но вот Марина, что она скажет? У нас ведь семья, пусть брак гражданский, но все же…

— Ничего не скажет! — жестко оборвал его Серебрянский. — Ничего не скажет потому, что ты ничего не скажешь ей. Ты должен для нее исчезнуть так же, как для всех остальных, иначе цена нашей затее скорлупка от яйца. Да что там говорить, я по своему опыту знаю — в девяти из десяти случаев любой самый гениальный замысел проваливается по одной самой банальной причине. И эта причина — женщина.

— И когда же я должен буду исчезнуть? — спросил Каретников, внутренне согласившись, что рассуждения Серебрянского не лишены логики.

— Больше трех дней на закругление дел я тебе дать не могу. За это время я оформлю на тебя все бумаги. Мое судно с лесом отправляется в Роттердам в эту субботу. Только бога ради в «Пикадор» больше ни шагу, Марине своей ни слова.

— А ее сейчас нет, — вставил Каретников. — Я как вернулся, ее не было — соседи сказали, у матери гостит, в России.

— Очень кстати, — удовлетворенно потер руки Серебрянский. — Пока все складно получается. Значит, будем считать, ты согласен?

— Альтернативы у меня нет, — невесело заключил Каретников, — так что мой ответ вам известен.

— Что ж, закрепим трудовое соглашение, — сказал Юлий Викентьевич, наполняя спиртным бокалы. — С этой минуты ты работник «Балттранссервислайн». А насчет Марины не волнуйся, со временем мы дадим ей знать, что с тобой все в порядке. А как все утихнет, и сам сможешь вернуться. Если захочешь.

Они выпили. Серебрянский глянул на настенные часы. Была половина одиннадцатого. Серебрянский встал и, выйдя из зала, вскоре возвратился с листом чистой бумаги и фломастером.

— Ну, давай, Валерик, рисуй, как добраться до той дачи. Ничего не упусти — ночи короткие, вхолостую колесить времени нет.

— Да я бы показал дорогу, но в дом зайти не смогу.

— Это ни к чему, с тебя и так хватит. Без нас там управятся.

Каретников тут же принялся за чертеж, делая по ходу необходимые пояснения. Серебрянский, казалось, слушал его рассеянно. Его больше занимала игра красок причудливого, чем-то похожего на светящегося дикобраза, ночника, но когда Валерий задал ему уточняющий вопрос, тот ответил быстро и точно.

Наконец, Каретников закончил.

— Отлично, — сказал Юлий Викентьевич, — пойду дам команду.

— МОПу? — спросил Каретников.

— Ему, мой милый. А ты тут не скучай, включи видик, кассеты вон на полке. Если интересуешься, есть эротика, причем, доложу, неплохая. Девочек в натуре, увы, предложить не могу — этот деликатес сегодня в меню не предусмотрен, — с хохотком произнес Серебрянский.

— И так перебьемся, не впервой, — небрежно махнул Каретников. — Сами говорили, от женщин лишь одни неприятности.

— Так-то оно так, — уже с порога сказал Серебрянский, — но и без них жизнь пресна, как рацион язвенника. Однако время не ждет, пора отправлять ребят в экспедицию и, как говорится, да поможет нам Бог…

Человек толкнул массивную дубовую дверь, зашел в пустынное фойе и задержался у засиженного мухами зеркала. Уже здесь, наверху, его обдало специфическим запахом подобных заведений, запахом прошлогоднего пива и неисправного туалета. Осталось только подойти к винтовой лестнице, ведущей вниз, и «нырнуть в омут», что, не мешкая, и проделал этот рядовой посетитель пивбара «У векового дуба», который в незапамятные времена был окрещен почитателями самого демократичного напитка в мире неласковым и жутковатым названием «Омут». Плавно «погружаясь», он вскоре достиг самого дна «омута», коим являлся бетонный пол пивного зала, оборудованного в подвале. Здесь к предыдущему коктейлю запахов добавился манящий ароматец копченой рыбки далеко не первой свежести.

Посетитель огляделся. С десяток забулдыг, как тараканы, забились по углам и блаженно посасывали пивко, начисто отрешившись от всех земных забот и проблем.

«Ну, с этими все ясно, — отметил про себя посетитель. — Эти ребята вне времени: переход от развитого социализма к начальному капитализму прошел для них незаметно между кружками пива…»

— Сколько лет, сколько зим! — кто-то сбоку хлопнул его по плечу, и он даже вздрогнул от неожиданности. Пришелец обернулся и увидел незнакомого ему мужчину лет сорока в опрятном сером костюме с открытым, не без признаков благородства, лицом.

— Вспрыснем нашу встречу?! — тем временем продолжал тот и, по-дружески, почти по-братски, обхватив опешившего клиента «Омута», попытался увлечь его к угловому столику.

— Гриф, отлетай! Это ко мне!

У мужчины благородной наружности вдруг тут же пропал всякий интерес к вновь прибывшему, и он послушно побрел в свой угол.

— Господин Верховцев, я рад вас лицезреть! Давненько ж мы не виделись!

— Здравствуйте, милорд! — радостно откликнулся тот, к которому обращались, направляясь к уютному закутку у стойки бара. — Ну, Джексон, тебя в этом полумраке сразу и не отыщешь!

Они скрепили приветствия крепким рукопожатием. Джексон придвинул Верховцеву пустую кружку и наполнил ее пивом из пузатого кувшина. Олег многозначительно глянул на тающую пену, и Джексон, поймав его взгляд, категорически заверил:

— Это пить можно. У меня всегда свежее…

Они сделали по паре глотков. Джексон первым прервал молчание:

— Как поживаешь, бывший борец с преступностью? С тех пор как ты переехал в Золитуде, твоя жизнь для меня сплошное белое пятно.

— Уже знаешь, что бывший?

— Знаю, но не знаю — почему.

— Понимаешь, не было сил видеть и терпеть этот бардак, — ответил Верховцев, отправив в рот пару соленых орешков. — Заменили все руководство, а ведь там были толковые мужики, поставили черт знает кого, откуда понабирали — не представляю. Главным критерием профпригодности фактически стало знание латышского языка, и я, офицер, прослуживший в органах десять лет, должен был слушать маразматический бред о том, что по-настоящему любить Латвию может только настоящий латыш. А без этой самой любви к Родине необходимой отдачи в работе быть не может. Словом, что там говорить — сплошной мрак!

Джексон неожиданно разразился веселым смехом.

— И это тебе смешно? — спросил Верховцев, насупившись.

— Да нет, меня рассмешило другое, — пояснил Джексон, прервав хохот. — Я просто поймал себя на мысли, что наиболее пламенные проповедники любви к родной Латвии в этой самой стране носят почему-то русские фамилии: Горбунов, Пантелеев, Андреев… Про латыша Одиссея Костанду я уже и не говорю. А в общем, все правильно: в России теперь объявились новые русские, в Латвии — новые латыши. Видишь, как все просто: оказывается, достаточно пришпилить к окончанию фамилии букву «с» и, как пел Высоцкий, «…ведь это же вроде другой человек, но он тот же самый». И много таких как ты ушли из органов?

— Да порядком. В основном те, кто семьей не связан, или было куда уйти.

— Ну, а ты куда подался, если не секрет?

— Да толком никуда. Зарегистрировал на свое имя частное детективное агентство «ОЛВЕР» по адресу собственной квартиры.

— «ОЛВЕР» — Олег Верховцев? — уточнил Джексон.

— Именно так. Ну, дал рекламу в газете со своим домашним телефоном месяца три назад. Периодически повторяю…

— Ну и как? — поинтересовался Джексон, приложившись к кружке.

— А никак. Серьезные фирмы, которые не желают обращаться к полиции, имеют свои силовые структуры и во мне, видимо, не нуждаются, а у простых людей, наверно, нет средств, чтобы оплачивать услуги частного детектива. Так что пока проедаю свои трудовые сбережения. Тут, на днях, встретил одного бывшего коллегу опера, так тот звал к себе в контору сторожить какой-то солидный объект. Дежурство сутки через трос. Надо подумать, а то прикрою свою лавочку, плюну на принципы и пойду к нему.