Шинль, оглянувшись, подозвал жестом заместителя, несколько лучше владеющего русским языком, и приказал кратко, кивая на селянина:

— Скажи этому, пусть вытаскивает всех. Трупы, мешки, все, что найдет. И скажи, осторожнее пусть будет, мне не хочется копаться с веревкой.

Те, кому надлежало видеть всю эту недолгую сцену, ее видели. Настя, приказом разведчика приговоренная к месту на окраине опушки, тому, что произошло, не удивилась. Рухнуло после взрыва сердце, застыло где-то внизу, чуть ли не под ногами. Знала она, что произошло, видела прекрасно. И вместе с тем обязанность свою выполняла. Посчитала карателей, отделила от них троих русских. Просто старательно воспринимала происходящее, не желая с ним мириться, не собираясь пропускать через себя. Но, к сожалению, это плохо удавалось.

Опасаясь еще одной ловушки, тот, что был у карателей за главного, послал Ремешова в дом. И Настя страстно желала, чтобы не все гранаты взорвал Развалов, чтобы и на этого предателя нашлась бы еще одна. Хотела Настя, дьявольской жаждой, чуть ли не молила о том, заранее зная, что ничего подобного быть не может. В свои пятнадцать девочка знала прекрасно, что при взрыве в помещении сдетонировали бы и другие заряды, если бы были подготовлены к взрыву. Значит, не нашлось ничего более у Развалова, да и, правду сказать, времени у него не было. А ведь было бы как хорошо…

Ремешов вытащил одного за другим русских, не сильно стараясь, побросал их рядом друг с другом. Как мешки, ровно не было в нем уважения к павшим. А ведь поди так и было оно, за хлеб, за сало пошел Кузьма к немцам, и натура его сволочная ничуть не изменилась. Ни своих, ни чужих не жалел, себя ценил больше всех в мире. И оттого ждет его расплата скорая, жестокая. Вот в том могла поклясться Настя всем святым, что было у нее. Клятва эта была без слов, иным чем-то, чувствами, может, а главное, от сердца. Дано же было обещание в тот самый миг, когда Ремешов выносил из дома изорванные, в обмотках бинтов тела разведчиков. Приноровившись к концу, брал он под грудь павшего, спиной пятясь, тащил, и Настя видела, как ноги Развалова, безжизненно волочась, скребли каблуками ботинок землю. Будто и в последней, посмертной своей воле не желал уходить советский воин с занятой позиции.

Кроме того, заметила девочка и другое. Как подошел к немецкому карателю радист и отозвал его в сторону. Как разговаривал главный, и, судя по его недовольному виду, итог разговора его не обрадовал. После того, резко отдав несколько приказаний, которые Настя расслышала, но понять не смогла, немецкий командир заставил большую часть солдат, разбившись на тройки, разойтись к лесу, занимая позиции. Сам же он вместе с двумя бойцами и радистом, остался в доме, в который они сами и затащили быстро трупы. Все виденное Настей позволило ей предположить, что каратели собирались устроить на месте засаду для основной группы разведчиков, ведомой Тереховым.

Предположение девочки было абсолютно верно. Нападение на укрепрайон, дерзкое, совершено неожиданное, результатом которого стало похищение одного из офицеров, осуществляющих строительство, не могло остаться безнаказанным. Собственно, тревога поднялась уже через полчаса после того, как Терехов и его люди отошли от возвышенности. Разведчикам повезло, что укрепрайон был наводнен настоящими тыловиками, долго раскачивающимися, не способными принять самое простое, уже напрашивающееся решение. Затем немцы потеряли время, организовывая группу преследования. Потом — ожидая, когда рассветет, чтобы можно было более полно определить следы и состав тех, кто произвел нападение. И уж на полную мощь поисковая машина заработала лишь после восхода солнца, когда по всем гарнизонам и частям в пятидесятикилометровом радиусе было объявлено о желательном перехвате. Несмотря на жесткую нехватку людей, на лесные тропки, на дороги, в населенные пункты отряжались спешно сформированные команды, которые во что бы то ни стало должны были остановить русских.

Терехов сделал все очень чисто. Даже при желании упрекнуть его в неаккуратности или разгильдяйстве было сложно. Дело было в личности похищенного разведчиками и в масштабе знаний, которыми он обладал. Упустить подобную важную птицу было просто недопустимо. Когда Терехов предполагал невыполнимость своего задания, он был совершенно прав. И та фора, которую получил капитан со своими людьми, двигаясь в темноте с риском переломать ноги, лопнула как мыльный пузырь ближе к обеду.

— Привал, — поднял руку Терехов.

Тут же обернулся по сторонам:

— Клыков, Овсеенко, к опушке очень аккуратно. Все, что засечете, мне интересно. Жилов, Захаров вернитесь, очень внимательно наблюдайте.

Раздав указания, которые незамедлительно всеми бойцами, в том числе и двумя бывшими предателями, были исполнены, капитан опустился на траву, скидывая с плеч мешок:

— Давай, девочка, все подробно, во сколько, как случилось, сколько человек, что видела. Только спокойно.

Настя, коротко кивнув ему и подобрав рукава длинной для нее куртки, принялась за рассказ. Как и просил Терехов, подробно, вспоминая все до мелочей.

Она смотрела в карие, покрасневшие от усталости глаза капитана, и, возможно, именно это помогало ей не расплакаться, не разреветься во весь голос. Он слушал ее, кивал, задавал уточняющие вопросы, а в глазах его была бездна. Сначала Настя убить его была готова за то, как разговаривал он с Данькой, как зол был с ним и как недоверчив к тем четверым, что не стали их убивать. А сейчас Настя видела — он не был равнодушным, и жестоким тоже не был. Ей и самой приходилось видеть, как умирают те, что ей дороги, как уходят и не возвращаются или гибнут прямо на глазах. Как сегодня. Вот только когда сама Настя могла лишь сжимать кулаки и закусывать губы, чтобы не дать волю слезам, капитан мог спасти других, все еще живых.

И она сама могла внести свою лепту в это спасение. Чтобы те двое, что ушли неслышно к опушке леса, те, что остались сейчас здесь, скидывая мешки, валясь без сил на землю, вернулись за линию фронта. К своим.

Возможно, в этом было мало геройства. В том, чтобы просто и четко рассказать о том, что видела. Уж во всяком случае, ей не сравниться с капитаном, который отказался от собственных чувств в пользу ответственности за живых. И Настя рассказывала. Вспоминала все мельчайшие подробности и сжимала пальцами обшлага рукавов слишком длинной для нее куртки. Вдыхала запах этой одежды, запах тех, кто уже умер. И пыталась помочь тем, кто был все еще жив.

Среди этих живых был и изначально не замеченный Настей немец. Выдохшийся, с побелевшим от напряжения лицом, со связанными перед собой руками, майор выглядел непрезентабельно. Однако всем до единого бойцам Терехова, да и присоединившимся к ним из состава РОА, было известно, что жизнь немца весомее жизни любого из них.

Толково, конечно, что Развалов сумел хоть так предупредить своих товарищей. И плюс к тому Настя достаточно дала информации. Приказ, переданный по рации, понятен, если учитывать действия карателей сразу после его получения. Все силы, имеющиеся в округе, включились в облаву, объявленную на разведчиков.

Терехов прекрасно понимал, что с каждой минутой драгоценное время уходит. В силу характера он не любил принимать решение под давлением обстоятельств. Ведь это почти на сто процентов означало, что выбранный вариант будет на руку врагу, ибо вариант этот является следствием той ситуации, которую создал для тебя противник. И если в рамках войсковой операции еще как-то можно варьировать резервами и иметь возможность маневра, то разведка этого лишена. Какие резервы, имея в подчинении восьмерых бойцов? Какой маневр, если с каждым часом кольцо будет лишь сжиматься?

Был вариант выхода через этот домик, в обход деревни, и дальше по тому пути, которым они выходили на задачу. Теперь этот вариант накрылся медным тазом. Штурмовать лесную сторожку? Это значило связать себя боем, потерять время, обозначить свое положение, а при неудачном стечении обстоятельств еще и понести потери.