Что его толкнуло сказать про дневник майора, Ланге ответить не мог. Отчего-то это казалось правильным. Лейтенанту было ясно, зачем пришли русские, и они имели полное право знать то, что их интересовало. Господь, судя по всему, признал Вайзена виновным.

— Не трогайте мальчика, — полузадушенно прошипел майор, — я — майор Вайзен, я вам нужен. Свяжите лейтенанта и оставьте до утра. Он ни в чем не виноват, уверяю вас. Я все расскажу, что вам нужно.

Ланге, совершенно не ожидавший этих слов, удивленно посмотрел на майора, которого все так же удерживали за горло. Реакция русских на это откровение, впрочем, была донельзя рациональной. Никто не ответил Вайзену, вместо того ему просто забили в рот заранее подготовленный кляп и зафиксировали его повязкой.

Мужчина, державший пистолет, вдруг сделал шаг назад, мягко убирая оружие в карман. Встретился глазами с по-прежнему удивленным Ланге, который свел на переносице брови в недоумении и едва заметно качнул головой.

В ту же секунду рот лейтенанта закрыла чья-то ладонь, кто-то сильно и резко прижался к его спине, и острая, раздирающая нутро боль пронзила тело. Ланге рванулся, однако выбраться из смертельных объятий ему было не суждено. Разведчик, взявший лейтенанта в захват, еще дважды ударил в спину, пробивая печень и сердце, дождался, пока немец прекратит сопротивляться, и аккуратно сел на корточки, опуская на пол подергивающееся в агонии тело. Деловито вытер нож о форму убитого, убрал его в ножны и легко поднялся на ноги. Взглянул совершенно серьезно на майора, лицо которого исказилось от ужаса, и холодно заметил на ломаном немецком:

— Вы все виноваты.

Терехов, методично просматривая бумаги на столе, часть складывал перед собой, часть безо всякой жалости отбрасывал в сторону. Не исключено, что при оценке полезности тех или иных документов Терехов ошибался. Все же сложно сделать заключение на основе страницы, которую наскоро пробежал глазами. Безусловно, были бы полезны абсолютно все данные, но, к сожалению, унести с собой разведчики способны были лишь малую часть.

Закончив с сортировкой за несколько минут, капитан кивнул на сложенные бумаги Дилярову, а сам обратился к немецкому офицеру, за которым присматривал Клыков. Приблизился, посмотрел, пожалуй что, впервые, близко и безотрывно. Помимо собственного желания вспоминая ориентировку, которую сам же и зачитывал своим бойцам три часа назад.

Сорок — сорок пять лет. Верно. Возраст лучше всего определять по морщинам, по линии век, линии подбородка. Среднего телосложения. Серые глаза, высокий лоб, надбровные дуги высокие, скулы средние, нижняя челюсть выступает. Нос прямой, без горбинки, острый. Словно кирпичики, ложились приметы в основание достоверного опознания.

Вот только не говорил никто, что в серых глазах будет плескаться страх. До того явный, что он затопит зрачки, превратив их в черные колодцы. И для того, чтобы увидеть цвет радужной оболочки, придется в упор светить фонариком в глаза.

И уж, конечно, никто не упоминал, что над верхней губой, тонкой, узкой, выступят крупные капли пота. Что пот также покроет высокий лоб, играя предательскими солеными отблесками в свете фонаря.

И про вонючий запах страха, кислый, резкий, тоже никто не обмолвился.

— Мне нужно доставить тебя. За линию фронта, к нашим. Пойдешь и будешь вести себя тихо. Выбора у тебя нет. Понял?

Вайзен, несомненно, понимал все, что ему говорят. Некоторое время он помедлил с ответом и наконец утвердительно кивнул.

— Готовы, — доложился Диляров, уложив все отобранное капитаном в мешок и закинув его за плечи.

Развалов, на правах наименее пострадавшего, иногда, не часто, конечно, но выглядывал на улицу. Эти короткие мероприятия и разведкой-то не назовешь. Так, для успокоения разве. В эту самую, то ли охотничью заимку, то ли, что скорее, летнюю времянку, их привела Настя. Не так уж и далеко от деревни, но и не близко. Правда, вообще при редкости местных лесов говорить о какой-либо маскировке было смешно. Однако же и оставаться в деревне с вырезанным отрядом предателей, ожидая каждую минуту или немецкие отступающие части или, наоборот, подходящие резервы, было совсем не с руки. Так что, с какой стороны к этому делу ни подойди, времянка попалась на пути не зря. Разведчики и примкнувшие к ним солдаты Свиридова донесли раненых, установили небольшую чугунную печку и потратили некоторое время на обустройство. Устроили своих боевых товарищей, протопили печь, нарубили дров. Немного, разве что на день-два. На большее и не рассчитывали, отряд в любом случае должен был обернуться до следующего утра.

Оставалось лишь ждать.

Утром, в тумане рассветной мглы, в Мироново пришла колонна. Традиционный бронетранспортер впереди и две машины пехоты. Немцы подбрасывали резервы, все, что могли, стремясь остановить рвущиеся к Днепру и Молочной советские части. Цепочка все еще обороняющихся в немецкой терминологии «фестунгов» — укрепленных населенных пунктов — была как нельзя более кстати для этой затеи. Там, где можно было держать оборону, немцы ее не бросали. Прорыв обороны на Миусе и Донбасская операция на окружение, проведенная фронтами Толбухина и Малиновского, заставляла немцев лихорадочно изыскивать резервы. Расходящиеся удары по Днепру и Молочной грозили не только выходом советских войск на оперативный простор, но и потерей Крыма. В этих условиях немцам приходилось расформировывать тыловые части — библиотекарей, поваров, хозобслугу, парикмахеров, музыкантов — и бросать их на фронт.

Дерзость убийства, уничтожение гарнизона, какой бы численности он ни был, не позволяли оставить произошедшее без реакции. Несчастливым для разведчиков стало и то обстоятельство, что четких инструкций о населенном пункте группа резерва не имела. Мироново было конечной точкой, в которой надлежало остановиться и ждать указаний. Времени, сил и желаний на карательную операцию не было. Однако реакция, хоть какая-то, должна была быть проявлена. И в четверть восьмого на площади перед комендатурой, бывшим сельсоветом, были выстроены все наличествующие жители деревни. Старики, старухи и дети, числом всего в двадцать восемь человек.

Майор, сухопарый, подтянутый, в выгоревшей, но не сменянной еще гимнастерке, человеком был боевым, обстрелянным и в обращении с русскими твердо знал одно правило — недочеловеки лучше всего понимают язык силы. И оттого, скользя скучающим взглядом по переминающейся, молчаливой толпе, он не испытывал ни жалости, ни каких-либо иных эмоций. За два с половиной года он сполна узнал этот народ. И знаний этих было вполне достаточно, чтобы вывести озвученный выше постулат.

— Если никто не пояснит, кто убил гарнизон, пятеро из вас будут расстреляны. — Переводчик, человек с забытым советским прошлым и мутным, беспросветным настоящим, человек в немецкой форме, но не удостоенный даже марионеточных нашивок РОА, был безапелляционно требователен. Ровно в той же мере сколь жесток, он был безнадежно пуст внутри. Взгляд его поражал своей вселенской усталостью.

После заявления не наступила тишина. Тарахтел разворачивающийся грузовик, звенели лопатами солдаты, окапывающиеся на восточной окраине. Буквально полчаса назад пришел приказ оборонять Мироново, сформировать укрепления и принять в состав отступающие части. В свете такой трактовки событий любая партизанская активность была майору не нужна.

Утром, в семь часов, Яковенко перестал дышать. Посеченное осколками его тело устало сопротивляться смерти. Отошел Андрей тихо, безмолвно. И Настя, заподозрив неладное, подскочила к нему. Провела по лбу, покрытому холодной испариной, кончиками пальцев и обернулась к Развалову, сидевшему на лавке:

— Все. Он умер… кажется.

Игорь без лишних слов поднялся со своего места, скрывая собственную боль сжатыми крепко зубами и напряженными скулами. Коснулся пальцами шеи Яковенко, обхватывая ее немного выше кадыка, ища безрезультатно пульс и одновременно прощаясь со своим боевым товарищем. Смотрел в бледное, спокойное лицо и думал, что древняя истина о том, что смерть забирает лучших, не совсем верна. Смерть забирает всех… но кого-то не вовремя.