— Мне нужны свечи! — не допускающим возражения тоном бросил он стражнику. Тот молча поклонился и запер дверь. Дедал знал, что утром свечи будут принесены. Минос ни в чем не отказывал Мастеру, хотя и сердился на него. Сердится… Не стоило, конечно, помогать этому афинянину, сыну города, некогда изгнавшего его, но уж больно ловко сыграла на его самолюбии лукавая Ариадна, заявив во время пира, что Мастер построил столь запутанный лабиринт, что, верно, и сам не сможет найти из него выход.

— Муравей всегда найдет путь в свой муравейник! — немедленно возразил Дедал.

Минос хохотал.

— Признайся честно, моя дочь ловко поддела тебя!

Дедал вежливо улыбнулся, а ночью, когда привезенных из Афин пленников вели в подземелья Минотавра, он незаметно сунул самому сильному из них клубок ниток.

Тот все понял. Он убил Минотавра и бежал, прихватив с собой Ариадну. Как выяснилось позже, девчонка заочно влюбилась в героя-иноземца, слава которого долетела до Крита, и ловко подстроила так, чтобы помочь ему руками Дедала. Царь был вне себя от ярости, узнав, что Мастер причастен к этой истории. Он приказал бросить Дедала в темницу, пригрозив, что тот останется здесь до тех пор, пока не изобретет что-нибудь стоящее. Он так и сказал: что-нибудь стоящее.

Дедал очень не любил, когда ему угрожали. Эти ограниченные людишки не отдавали себе отчет, что угрожают творцу, равному в своем искусстве самому Гефесту, а то и превосходящему его. Разве не Дедал изваял статуи, которые двигались?! Разве не он изобрел топор и бурав?! Разве не его руками изготовлено одно из чудес света — гигантский лабиринт?! Дедал яростно проткнул ножом обглоданную баранью лопатку, вызвав удивленный взгляд сына.

Люди до сих пор не научились уважать труд Мастера, ставя его на одну доску с работой ремесленника. Но чего стоит ремесленник, повторяющий некогда изобретенное. Он лишь жалкий копировщик, не более. А Мастер — творец, он открывает пути в неизвестное, он подчиняет своей воле прежде неподвластное человеку. Вот что означает — Мастер!

А можно ли найти во всем мире хотя бы одного мастера, сравнимого с ним, с Дедалом? Пленник негромко рассмеялся. Такого никогда не было, нет и не будет. Лишь внуку Эрехтея[140] открыты тайны всего неживого, лишь он имеет путеводную свечу, претворяющую космический разум в чудесные творения человеческих рук. Лишь Он!

Взгляд Дедала случайно упал на сына. О, всемогущая Гера, как они похожи! Тот был тоже смышлен и очень красив. А работой его рук восхищался даже сам Дедал. Мастер не раз говаривал своей сестре:

— Имей он побольше воображения, а руки ему даны самим Гефестом!

Дедал думал о том, чтобы сделать мальчишку своим подмастерьем. Вечным подмастерьем. Великим подмастерьем. Ведь у великого Мастера должен быть великий подмастерье. Купаясь в лучах славы, он взял племянника к себе в ученики, обещав обучить всему, что умел делать сам. Через год Талос не хуже дяди управлялся с камнем. Куросы, чья загадочная улыбка вызывает трепет у людей, они делали вместе. Еще через год юноша покорил металл, и из-под его молота стали выходить звонкие щиты и острые закаленные клинки. А на третий год Дедал увидел, как Талос работает с деревом. Кресла и ложа, сделанные его руками, манили устроить в них уставшее тело, а раскрашенные пурпуром и лазуритом деревянные статуи дышали теплом. Дедал понял, что ученику удалось постичь то, что осталось недоступным Мастеру, он постиг тайну дерева, живого дерева, и был близок к тому, чтобы постичь тайну всего живого.

Случилось то, во что Дедал никогда не верил — ученик превзошел Мастера.

— Это великолепная работа! — признался Дедал, вертя в руке деревянную плашку, разрезанную пилой из челюсти змеи с таким искусством, что была видна каждая тончайшая прожилка, а вместе они составляли сложный рисунок. — Следует посвятить ее Афине-Палладе.

Талос расцвел от похвалы Мастера и немедленно согласился. Они поднялись на вершину Акрополя. Осмотревшись и убедившись, что их никто не видит, Дедал ударом ноги столкнул Талоса вниз. Падал тот необычно долго, словно пытаясь обрести крылья. Но он не познал до конца сути живого и не смог воспарить над землей. Мастер отчетливо видел, как голова ученика ударилась о камень и раскололась, забрызгав все вокруг белесо-кровавыми сгустками.

Так случилось, что их все же видели, и Дедалу, обвиненному в убийстве племянника, пришлось бежать из Афин. Минос с радостью принял его и вот уже много лет Мастер работал на могущественного властителя Крита, пребывая то в великой милости, то в опале.

Но как Талос пытался взмахнуть руками!

Дедал с трудом отогнал это видение, часто посещавшее его. Глупец! Он думал воспарить без крыльев. Нет, Мастер пойдет другим путем. Ум и руки — вот все, что нужно творцу. Десять лет он вынашивал эту идею, три долгих месяца собирал изящный и прочный каркас, еще два отнимало каждое крыло. Но он уже близок к цели!

Близок!

Мастер налил себе вина и залпом выпил. Оглядев стол, он обнаружил, что Икар почти не ел. Опять думает?

«Дурачок!» — ласково шепнул Дедал. Разве может разгадать человеческое сердце тайну, подвластную лишь разуму и рукам?! Нет, только руки и разум.

— Ну как, придумал?

— Еще нет, отец.

— Думай, думай…

День сменяла ночь, а ночь порождала день. Талос продолжал свое бесконечное падение. Дедал терпеливо нанизывал нескончаемую гирлянду перьев.

— Ну как, придумал?

— Еще нет, отец.

— Думай…

Но вот Мастер приложил к основе последнее перо и отодвинулся, не дыша разглядывая результат своей титанической работы. Четыре крыла, снабженные хитроумной системой колесиков и бычьих жил, которая должна удесятерить силу человеческих мускулов.

— Ну как, придумал?

— Да, отец. Почти да.

— Ты уверен?

Икар кивнул.

— Да.

— Но зачем я тогда потратил столько времени, создавая крылья нашей свободы?

— Они послужат нам, отец. Но они слишком сложны, чтобы мы могли подарить их людям. Их тонкий механизм слишком капризен. Никакой мастер не сможет повторить сделанное твоими руками.

— Кроме меня в мире нет Мастера, — пробормотал Дедал.

— Мои же крылья, — воодушевленно продолжал юноша, — будут служить всему человечеству.

— Ладно, фантазер, потом расскажешь мне, как их изготовить. А сейчас бежим. Мне надоело гнить в подвалах Миноса.

Когда принесли ужин, Дедал шепнул стражнику, что хочет немедленно видеть царицу Пасифаю. Мастер не боялся, что стражник выдаст его царю. Гнев Миноса был страшен, гнев Пасифаи был поистине ужасен.

Едва стемнело, царица вошла в темницу.

— Ты хотел видеть меня, Дедал…

— Да, несравненная. Заточенный в этом подземелье, я сделал открытие, которое дарует неслыханное наслаждений в любви.

Даже в темноте было видно, как засверкали глаза Пасифаи, славившейся своей ненасытностью в любовной страсти. Облизав губы, она попросила:

— Расскажи мне.

Дедал покачал головой.

— Нет, царица.

— Ты хочешь рассердить меня?

— Как несравненная могла так подумать! Я боюсь прогневить твоего божественного супруга.

Пасифая томно улыбнулась.

— Говори. Он не узнает.

— Хорошо, — делая вид, что неохотно принимает это решение, сказал Дедал. — Но при условии, что ты поможешь мне и моему сыну выйти из темницы.

Царица начала выказывать признаки нетерпения.

— Ну хорошо, хорошо! Я поговорю с Миносом.

— Нет, я хочу выйти из тюрьмы сейчас же. Ты лишь помоги мне избавиться от охранника.

— Хочешь бежать с острова? — Пасифая с любопытством взглянула на Мастера. — Но это глупо. Корабли Миноса догонят тебя. Впрочем, как знаешь. Что я должна делать?

— Угости охранника этим вином. Он не посмеет отказать тебе.

— А что это на самом деле?

— Яд. Самый сильный яд.

Пасифая, испытывавшая от чужих страданий не меньшее наслаждение, чем от любви, сладострастно улыбнулась.