Очутившись в своей комнате, он стал рыться в сундуке, пытаясь найти новый хитон. Но под руку попадались лишь старые, в которых перед любимым было стыдно показаться. Отчаявшись обнаружить нужную вещь, Лиофар заорал:

— Фиминта!

Ему пришлось подождать, прежде чем кухарка явилась на зов.

— Что тебе?

— Где мой новый пурпурный хитон, что я купил у торговца-милетянина?

— С золотой каймой по подолу?

— Да! Да! — заорал горшечник, досадуя на тупоумие рабыни. Как будто у него десять пурпурных хитонов!

Фиминта хмыкнула.

— Он еще спрашивает! Да ты же сам его изгваздал на симпосионе[73]. Залил вином и финиковым соком. Мне пришлось выстирать его, сейчас он сушится на улице.

Лиофар помянул Лернейскую гидру и прочие порождения Ехидны. Затем вновь заорал:

— Что же мне делать?!

— Надень что-нибудь другое.

Горшечник расстроился.

— Я не могу пойти к Педариту в старом хитоне.

— Ничего, сойдешь и так. Тебе на нем не жениться!

Отмахнувшись от злоязыкой бабы, Лиофар выбрал хитон поприличнее и переоблачился. Он побрызгал волосы благовониями и тщательно вычистил грязь из-под ногтей. После этого горшечник придирчиво осмотрел себя. Жаль конечно, что на нем не пурпурный хитон, но смотрелся он вполне прилично. Велев Фиминте приготовить нормальный — он подчеркнул — нормальный! — ужин, Лиофар отправился на свидание.

Педарит должен был ждать в гимнасионе[74] на Киносарге[75]. В последнее время гимнасионы вошли в моду и их стали посещать не только аристократы, но и простые граждане, и даже незаконнорожденные. Юноши развивали здесь свою силу, граждане постарше беседовали да любовались стройными телами своих молодых друзей.

Чинно здороваясь с знакомыми, Лиофар направился вокруг окруженного колоннами двора для занятий. Находившиеся здесь юноши бегали, метали копье и диск, боролись друг с другом. Обнаженные тела, увлажненные потом, жирно блестели на солнце. Педарита здесь не было. Горшечник отправился дальше к бассейнам с ключевой водой.

Его любимец стоял у перевитой плющом беседки и разговаривал с каким-то мужчиной. Незнакомец был высок и плечист, тело его облегал дорогой белый хитон, на плечи был небрежно наброшен пурпурный фарос[76]. Он что-то, горячась, доказывал Педариту, нежно держа его за локоть.

С трудом сдерживая раздражение, Лиофар подошел к беседующим. Мужчина бросил на него недобрый взгляд. Педарит подарил улыбку, невинную, как у ребенка.

— Здравствуй, Педарит, — ласково сказал Лиофар своему любимцу.

— Здравствуй, Лиофар. — Юноша обвел чуть лукавым взглядом вызывающе разглядывающих друг друга мужчин. — Позволь тебе представить — Клеодул, гость из Абдеры. А это Лиофар, афинский гражданин.

Лиофар и Клеодул дружно кивнули.

— О чем вы здесь с таким живым интересом разговариваете? — полюбопытствовал горшечник.

— Да вот Клеодул рассказывает мне о тех бедах, которые постигли его в последнее время.

— И что же произошло с уважаемым абдеритом?

— Представлять, к их городу подошли мидяне, переправившиеся через Геллеспонт. Это так ужасно, так ужасно!

— Точно так, мой мальчик, — подтвердил Клеодул. — Мне пришлось спешно собрать все свое добро и бежать прочь, чтобы не попасть в руки этих варваров.

Лиофар, которого очень раздражал покровительственный тон чужеземца и особенно то, что он назвал Педарита «Мой мальчик» с ехидцей спросил:

— И много было добра?

— Я не смог взять все. У меня под рукой были лишь три судна. Погрузил золото, статуи и картины, а также запас дорогих тканей и благовоний. Все остальное пришлось оставить на разграбление мидянам.

Упоминание о трех кораблях, груженых золотом и серебром, словно нож полоснуло по сердцу горшечника. Но он постарался вынести этот удар судьбы достойно.

— А велика ли сила мидян?

Клеодул понизил голос.

— Я сам не видел и не могу поручиться, но люди говорили, что их неисчислимая тьма. Будто одних коней они ведут пятьдесят раз по сто сотен, а на каждого конного приходится по пять пеших воинов.

Горшечник покачал головой.

— Врут, — сказал он не очень уверенно.

— Наверно, — согласился купец. И добавил с кривой усмешкой.

— У меня не возникло желания проверить.

Абдерит посмотрел на горшечника, словно вопрошая, остались ли у того какие-либо вопросы. У Лиофара их не было. Вместо этого, он обратился к Педариту:

— Я пришел, как мы и договаривались.

— Хорошо, — протянул тот. — Идем. А ответ на твое предложение, Клеодул, я дам сегодня вечером.

— Я буду ждать, — сказал гость.

Лиофар не стал прощаться. Когда они отошли достаточно далеко, горшечник спросил:

— О каком предложении идет речь?

— Да так! — отмахнулся Педарит. — Не будем об этом говорить.

Немного подумав, Лиофар решил не настаивать.

Они спустились с холма и вышли на поросший кустарником берег мелкой речушки. Идеальное место для любовных игр. Так судя по всему, считали не только они. Неподалеку в густой траве мелькали чьи-то смуглые тела и слышались приглушенные вскрики. Ничуть не стесняясь, Лиофар и Педарит устроились под ближайшим кустом. Пока Педарит стягивал с себя хитон, горшечник извлек из кошеля небольшую золотую застежку, изображавшую сплетенных в любовном объятии Зевса и Ганимеда.

— Это тебе. Подарок.

Юноша рассеянно посмотрел на безделушку. Еще вчера подобная вещица привела бы его в восторг, но сегодня он остался равнодушен.

— Спасибо. Очень красивая застежка.

Не в силах больше сдерживать себя, горшечник заключил Педарита в объятия и жарко поцеловал его в уста. Его ласки были в этот день неистовы, Педарит же, напротив, оставался прохладен. Когда пресытившись любовью, они облачались в хитоны, он сказал своему любовнику:

— Я хочу, чтобы ты знал — это наша последняя встреча.

— Почему? — изумился Лиофар.

— Я охладел к тебе. Нам надо подобрать себе новых партнеров.

— Ты уже, кажется, себе подобрал… — протянул горшечник, вспоминая волевое лицо абдерита.

— Ты о Клеодуле? Да, он мне нравится, и я наверно соглашусь стать его возлюбленным.

— Так, значит, вот о каком предложении шла речь?

Юноша лениво усмехнулся.

— Ты пойми, Лиофар, — он положил руку на бедро любовника, — ты не можешь содержать меня достойно, а он богат и с ним я не буду знать никаких лишений. Смотри, что он подарил мне сегодня.

Педарит продемонстрировал перстень с изумрудным цветком удивительно изящной работы.

— Ты ведь не можешь делать мне таких подарков.

— Не могу, — согласился горшечник.

— Поэтому я и ухожу к нему. Ты сам говорил, нужно наслаждаться жизнью, пока молод.

С этими словами Педарит поднялся и пошел прочь. Ошеломленный горшечник остался сидеть на примятой траве. Он смотрел на мутную реку, а потом заплакал.

Отвергнутая любовь вселяет в сердце печаль.

Их встречу нельзя было назвать теплой. Слишком многое лежало между ними. Но сейчас каждый из них был нужен родине и это заставило прежде непримиримых противников сесть за одну сторону стола. Что они и сделали, отвесив взаимный поклон.

Очень легко поссориться, неимоверно трудно помириться. Друзья их понимали это и потому взяли на себя роль посредников. Они не спорили — для споров не было времени — и оба без возражений явились на обед в пританей[77].

Теперь они сидели рядом, ловя на себе косые взгляды окружающих. Но они не хотели дать толков к пересудам. Одинаково не доев мясо с миндалевой подливой, оба встали со своих мест и вышли.

По-прежнему не говоря ни слова, они пересекли город, миновали городские ворота и направились по Священной дороге в оливковую рощу. Усевшись под одним из деревьев, они внимательно посмотрели в глаза друг другу.