Вокруг глаз жреца появились морщинки, свидетельствовавшие о том, что парс улыбается.

— Он опасался, что ты увлечешься этими идеями и твой поход обретет совершенно иные цели.

— О чем ты?

— Пойдем. — Маг поманил царя рукой.

— Куда?

— В мой дом. Я объясню тебе суть откровений, какую пытался скрыть от тебя Аристотель.

Александр заколебался.

— У меня были иные планы, жрец.

— Пойдем! — попросила Таис, коснувшись тонкими пальцами царской руки. — Я просто ужас как хочу узнать, что собирается рассказать нам этот маг. Говорят, они все великие волшебники!

— Не бойся, тебе не причинят вреда, — прибавил парс.

— Бояться? Мне? — Александр засмеялся. — Ступай вперед, жрец! Я лишь скажу своим гетайрам, чтоб ждали меня у ворот храма.

Александр подозвал к себе стоявших неподалеку друзей и что-то негромко сказал им. Глаза воинов посуровели, они с подозрением посмотрели на мага, однако перечить царю не осмелились. Придерживая мечи, македоняне пересекли храм и скрылись за воротами.

— Сюда, — сказал жрец и повел гостей в свой дом.

Право, мало кто б решился назвать это убогое жилище домом. Скорее, это было похоже на каморку раба, не имевшую ко всему прочему крыши. Ее заменяли небольшие, не шире фута карнизы, дававшие чисто символическую защиту от солнца и еще меньшую от дождя. Посреди «дома» располагался плоский камень, игравший роль стола, вокруг которого были разложены ветхие куски ткани, предназначенные для сидения. Демонстрируя неприхотливость, царь немедленно устроился на одном из них.

— Я знаком с философом Диогеном, самым бескорыстным из всех живущих. Домом ему служит винная бочка, одеждой — ветхое рубище, а питается он оливками и черствым хлебом. Когда я однажды спросил мудреца, желает ли он, чтобы я для него что-нибудь сделал, сей Диоген ответил: подвинься, ты загораживаешь мне солнце. Признаюсь, подобный ответ восхитил меня. Так вот, бочка, в которой живет сей мудрый старик, может показаться дворцом по сравнению с твоим жилищем.

Маг выслушал эту тираду и усмехнулся. Он уже избавился от своей лицевой повязки, так что гости могли рассмотреть его лицо. То было лицо аскета, познавшего сокровенный смысл жизни.

— Диоген — дешевый фигляр. Хотя ему нельзя отказать в мудрости и цинизме.

— Однако, ты дерзок, маг! — сердито проговорил Александр. — Как твое имя?

— У меня нет имени. Я ученик Заратустры. Зови меня так. — Меж слов маг извлек из груды тряпья глиняный сосуд и показал его царю. — Вина?

У Александра давно пересохло во рту, но царь не желал в этом сознаться. Вино предполагает долгий разговор, Александр же не думал задерживаться в этом странном месте.

— Если оно такое же, как твой дом, то не стоит.

— Важен не внешний облик, а содержание, — нравоучительно заметил маг. — Мой дом удобен мне. Здесь всегда веет свежий ветер, днем согревает солнце, а ночью я любуюсь звездами. Я не могу предложить золотых кубков, но смею заверить, мое вино куда лучше того, что хранится в дворцовых подвалах.

С этими словами парс наполнил золотистой жидкостью три убогих глиняных чаши. Александр осторожно пригубил напиток и нашел его превосходным.

— Действительно, твое вино отменно! — признался он.

— Может быть, царь желает разбавить его, как это делают эллины? У меня найдется чистейшая родниковая вода.

— Нет, я предпочитаю пить вино неразбавленным. В подтверждение своих слов царь осушил чашу до дна.

Хозяин одобрительно кивнул.

— Я тоже употребляю сей божественный напиток в чистом виде. Не стоит смешивать стихии. От этого они теряют свою первозданную силу.

Таис промолчала, но судя по выражению очаровательного лица, вино ей тоже пришлось по вкусу.

Какое-то время все трое уделяли должное прекрасному напитку, затем маг поставил чашу на пол и произнес:

— Теперь, если почтенные гости не против, пришло время посвятить вас в тайны учения Заратустры. — Царь утвердительно кивнул и надел маску задумчивости, словно желая показать, что он весь во внимании.

Маг взял прислоненный к стене бамбуковый посох и начертил на земляном валу круг, разделив его последующим движением надвое.

— Мир состоит из двух частей, противоположных по сути. Как день и ночь, огонь и вода, земля и воздух, живое и мертвое. И даже больше. Все то, что я перечислил подразумевает наличие полутонов: утро, вечер, пар, невесомая пыль, момент умирания, когда сердце не бьется, а мозг еще не лишился последних желаний. Мир же подобен этому кругу, разделенному на две половины, одна из которых черная, словно сажа, а другая — белее горного снега. И грань между ними столь тонка, что не содержит полутонов. Это есть грань! Мир есть противостояние двух враждебных сил, несовместимых друг с другом, мир есть противостояние добра и зла. Черное и белое. Ахурамазда и Ариман. Они вечно борются между собой и в этом заключена суть того мира, в котором мы живем. Наш мир и существует лишь благодаря этой борьбе. Как только она завершится, и злое начало исчезнет, в начале благом возникнет новая суть, осененная появлением совершенного человека, поборовшего зло ради добра. В этом суть истины.

— Я перебью тебя, маг, — лениво вставил Александр. — Мы, эллины, считаем иначе. Нет ни добра, ни зла. Есть провидение и человек, покорный этому провидению. И как провидению угодно, так и случится. А добро и зло столь сильно перемешаны между собой, что трудно понять, что из них в том или ином случае одерживает верх.

— Мне ведомы идеи мудрецов Эллады. Мы черпаем немало премудростей из их учений, так же, как они используют мысли, порожденные устами Заратустры. Мы не отрицаем судьбу. Мы лишь именуем ее временем. Изначально время властвует над всем, но его власть ограничивается, когда возникает добро и зло. Эти силы составляют душу человека и в зависимости от того, какая одерживает верх, человек совершает добрые или злые поступки. Добро делает человека мудрым, зло делает его сильным. В наш век существует зло и это век силы, но когда данная сила породит человека, великого духом, подобно Заратустре, то она превратится в мудрость и наступит век добра. Лишь мудрый черпает силу от осознания своей мудрости. Лишь мудрый может подчинить себе пороки и слабости. Лишь мудрый искоренит жестокость и беззащитность. Придет сильный человек. Придет человек мудрый. Он будет схож с нами телесной оболочкой, но разниться по внутренней сути. Его не будут волновать ни золото, ни низменные страсти, ни власть. Он не будет подвластен ни похотливым женщинам, ни блеску царской короны, ни жажде славы. Он будет велик от осознания, что он тот, кому предназначено владеть миром, и он овладеет им…

Александр жадно внимал магу и в его глазах загорались демонические огоньки. Царь дрожал от возбуждения. Таис, скрывая усмешку, наблюдала за македонским Ахиллом.

— …Настанет век великого, мудрого льва, переступающего через пропасть человеческого несовершенства. Он отметет когтистой лапой людской тлен. Исчезнут слабые и мир, покоренный мудростью, заполнят сильные люди. И порукой тому будет очищающий огонь, что вспыхнет на обломках мишурного величия. Он воспылает, когда сильный поймет суету этого мира и отречется от него ради мира грядущего. И говорящий орел сядет на его локоть, а говорящий лев ляжет у его ног. И тогда падут все царства, расположенные на севере, востоке, юге и западе. И весь мир склонится перед волей сильного. Ты внимаешь мне, царь?

Александр вздрогнул.

— Да, — ответил он поспешно. — Когда же придет время сильного?

— Когда человек отрешится от низменных мыслей о богатстве, славе, чувственной любви, бессмысленной мести. Когда он поймет, что золото, острая сталь, плотские успехи — ничто в сравнении с великой целью. Когда он, узрев эту цель, обретет право сказать: я сильный! Я мудрый!

— А что это за цель?

— Мир. Сильный должен владычествовать над миром. Он должен овладеть им и наполнить его светом, ослепительным огнем Ахурамазды. И тогда он обретет волю, подобно которой не имели самые могущественные боги. Ведь только владычествующий над миром вправе обладать подобной волей. Волей сильного. Волей мудрого. Так учил Заратустра.