— Для меня не существует слова должен. Я знаю лишь могу — не могу. Если я могу, я сделаю то, что задумал; если же нет, то приложу все силы, чтобы в будущем смочь это сделать. Ты говорил о предрассудках. Если быть честным, — царь понизил голос до интимного полушепота, — я бросаю вызов им, а вовсе не богам. Какое дело мне до богов!

— Таким образом, ты вмешиваешься в уже предопределенное?

— Наконец-то ты понял! Я хочу въехать на Олимп вовсе не затем, чтобы увидеть изумление и гнев на физиономиях Олимпийцев. Людям не положено взбираться на небо, я хочу доказать, что ЧЕЛОВЕК вправе делать все, что ему заблагорассудится. Если он, конечно, ЧЕЛОВЕК!

— Он вправе убить?

— Конечно. Ведь я убил.

— Он вправе солгать?

— Да. Но он не станет делать этого, ведь ЧЕЛОВЕК потому и ЧЕЛОВЕК, что всегда готов сказать и услышать правду.

— Он может совратить жену друга своего?

— А почему бы и нет? Если найдет женщину, тело которой стоит того, чтобы лишиться друга. Но я не встречал женщины, ради которой стоило бы отказаться от друга. И никогда не встречу. Друг — это часть тебя. Стоит ли отдавать свою часть за мгновение наслаждений?!

— А вдруг случится, что эта женщина — мечта всей твоей жизни?

— Тогда отбери ее даже у брата!

— Ты непостоянен в своих суждениях, и это пугает меня.

— В мире нет ничего постоянного, — назидательно заметил царь. — И этим он хорош. Еще вчера ты мог быть рабом, а сегодня восседать на царском троне. Единственное условие — будь ЧЕЛОВЕКОМ!

— Однако мы уже у цели, — заметил мудрец. — Я вижу склоны Олимпа.

— Да, ты прав. У нас есть еще несколько мгновений и я хочу рассказать тебе притчу о белой мышке.

— Это занятно — поучать притчами мудреца! Но я выслушаю тебя.

— Так слушай. Жила-была белая мышка по имени Нат. Заметь, жила в царстве обычных серых мышек, вечно озабоченно шмыгающих меж кустами в поисках куска. Как это похоже на людей! А на горе над мышиным лугом жил сокол. Трижды в день он собирал кровавую дань, унося в свое гнездо зазевавшуюся мышку. Чтобы не попасться ему на глаза, мышки и одевали серые шубки, которые трудно заметить и на камнях, и на земле, и средь пожухлых стеблей. Лишь Нат бесстрашно облачалась в свою роскошную королевскую мантию. «Глупышка! — говорили ей остальные, серые мышки. — Оденься как мы, и будешь неприметной. А иначе он рано или поздно сожрет тебя!». «Нет!» — отвечала бесстрашная Нат и запахивала свою снежную шубку. Ярким пятнышком мелькала она на земле и ее было видно со всех сторон. Серые мышки ждали, что вот-вот раздастся ее жалобный крик и окровавленно-белый комочек исчезнет в соколином гнезде. Однако сокол почему-то не трогал Нат. Быть может, он уважал мужество, быть может был неравнодушен к белому цвету. Шло время, серые мышки одна за другой исчезали в клюве сокола, а Нат по-прежнему весело суетилась меж камней. И однажды серые призадумались: почему кровожадный сокол не трогает Нат? Быть может, он будет благосклонен и к ним, если они оденутся в белое. Они пошили себе снежные шубки, но когда пришло время облачаться в них и отправляться за тутовыми ягодами, ни одна из серых мышек не отважилась сменить свою одежку. Ведь они так свыклись с нею, столь удобной и почти неприметной. Как страшно было облачиться в новый яркий цвет и явить себя взору сокола. Они так и не решились одеть новые шубки и потому возненавидели Нат. Они поняли, что она не просто мышка, а Белая Мышка. И тогда ночью они вымарали ее шубку золой, а наутро Нат склевал не узнавший свою любимицу сокол. Вот так грустно закончилась история моей любимой белой мышки.

— Почему ты рассказал мне эту притчу? — спросил мудрец, когда царь закончил говорить.

— Мы приближаемся к гнезду сокола. Но этот сокол ненавидит белый цвет.

Пегас перестал махать крыльями и, превратив их в две белоснежные лопасти, стал медленно планировать вниз. В этот миг блеснул яркий луч и сраженный насмерть Беллерофонт рухнул с коня на землю.

Был день, но люди видели, как с неба упала яркая звезда.

Боги потом сказали им, что безумец Беллерофонт осмелился бросить вызов небу. Глупцы поверили, немногие, кого отличала мудрость, поняли, что Герой бросил вызов вовсе не богам, а серым мышкам, которых так много расплодилось на земле. И это открытие ужаснуло их, так как они считали себя праведниками и заботились о спокойствии умов. И нашли они хромого слепца и уговорили его назваться Беллерофонтом. И долгие годы бродил по земле несчастный калека, заученно твердя, что он — дерзкий Герой Беллерофонт, понесший божью кару за то, что дерзнул замахнуться на небожителей. Ведь так легко измазать белую шубку золой!

Но все же был день и люди видели, как с неба упала ослепительно белая звезда…

Добро и зло.

Хорошее и плохое.

Герой и Антигерой.

Где грань и почему? И кто определяет эту грань? Кто проводит границу между Героем и отщепенцем. Насколько правомерна проведенная этим некто грань? Мы попытаемся разобраться в этом через осознание образов мифических персонажей Эллады, воплотивших в себе всю гамму человеческих деяний — от Эдипа и Сизифа до Орфея и Алкмены.

Прежде всего коснемся двух сторон проблемы, имеющих первенствующее значение для определения облика Героя и Антигероя. Это МЕСТО и ВРЕМЯ.

Любой Герой или Антигерой должен быть четко привязан к месту. Как правило, он является таковым лишь в определенной области, локализуемой проживанием того или иного народа. К примеру русские былинные богатыри Илья Муромец сотоварищи — Герои лишь для русского народа, для половцев они являются ярко выраженными Антигероями. Подобных примеров можно привести множество. Ричард Львиное Сердце вряд ли мог быть Героем для сарацин, Писарро — для инков, генерал Роммель — для английских солдат. Они Герои лишь в сознании народа, во имя которого творили подвиги. Это верно в случае, если Герой совершает свои деяния вне рамок национального пространства, соприкасаясь с враждебными его народу силами. В том случае, если Герой соотносится с ним, побеждая зло родной земли, например Робин Гуд или Иванушка-дурачок, то определяющим критерием является оценка данного Героя соплеменниками — как современниками, так и потомками. (Здесь фактор места постепенно уступает первенство временному фактору). Оценка эта может быть далеко не однозначной. Так Кортес в глазах испанца времен великой американской конкисты безусловно Герой, жители Пиренеев века двадцатого воспринимают его не столь однозначно. Напротив, князь Александр Невский был для современников противоречивой личностью, до потомков же дошел почти иконописный облик Героя. Оценка может и совпадать, если Герой не преступал традиций и норм морали, признаваемых и древними, и современным обществом, а кроме того благодаря исторической традиции — что происходит гораздо чаще. Так эпоха рыцарства воспринимается нами как героическая эпоха. Меж тем даже не слишком внимательный анализ позволяет заметить, что рыцари менее всего были Героями, а прежде насильниками, убийцами и конкистадорами наживы. Но общественное мнение той эпохи сочло их героями и мы не без помощи романтических образов Вальтера Скотта и компании переняли эту традицию.

Примерно то же можно сказать и про древнеэллинских мифических героев, яркие образы которых есть сочные и достоверные слепки реальных лиц, участников реальной эпохи со своими законами и традициями. Герой в понятии эллинов — это человек, совершающий подвиги, как правило кровавые, не преступающий при этом моральных норм, установленных архаичным обществом. Нормы эти сильно разнятся от моральных установок современного общества. Для древних эллинов убийство, пиратство, разбой, работорговля были обычным делом и потому подобные деяния не могли бросить пятно на репутацию Героя. Мы воспринимаем древнеэллинских Героев, руководствуясь более исторической традицией, механистически воспринимаемой нами, а не анализом реальных деяний того или иного Героя. Между тем стоит присмотреться к ним внимательней и подавляющее большинство их вряд ли подойдет под понятие Героя, как его понимаем мы. Впрочем и на солнце есть пятна и люди до сих пор склонны восторгаться удачливыми корсарами, разбойниками и конкистадорами, окружая их романтическим ореолом.