— Верно, так оно и было, — сказал Ферон, поправляя висящий на боку меч. — Но на следующее утро в одном из моих полков недосчитались нескольких наемников.

— Ты обвиняешь меня в убийстве?

— Нет, что ты. К тому же ты вправе убить любого, вторгнувшегося в твой дом с мечом в руке, да еще и ночью. Я просто хотел бы узнать судьбу своих воинов.

— Все очень просто, Ферон. Они получили жалованье и дезертировали.

— Действительно, все очень просто, — вновь подозрительно легко согласился Ферон. — Наверно они и впрямь дезертировали. Но они не получали жалованья!

Эмпедокл провел пальцем по коре дерева, раздавив упрямо ползущего вверх муравья. Тиран внимательно следил за ним.

— К чему этот разговор, Ферон?

— Да ни к чему. Просто меня интересует, куда это подевались мои воины?

— Ты полагаешь, что мудрец и его ученик способны разделаться с десятком вооруженных гоплитов?

— С двенадцатью, — поправил Ферон. — Нет, конечно же, я уверен, что ты здесь ни при чем. Но мне очень хочется узнать судьбу этих воинов. Очень!

— Спроси у богов.

— Спрашивал. Не отвечают. Может быть, ты спросишь у них? Ведь боги наделили тебя даром пророчества.

На лице мудреца появилась усмешка.

— Хорошо, я займусь этим сразу после церемонии. Ты сказал мне все, что хотел?

— Почти.

— Тогда давай на время отложим наш разговор и займемся более важными делами. Нас уже заждались.

Эмпедокл указал на вершину холма, где должно было развернуться строительство и где все было готово к открытию церемонии. Ферон не стал возражать.

— Будь по-твоему, Эмпедокл.

Натянуто улыбнувшись друг другу, собеседники двинулись по тропинке на вершину холма…

Держава Ферона процветала. Особенно сейчас, когда было разгромлено огромное войско пунов и сикелийские тираны овладели почти всем островом. А что служит лучшей памятью о владыке, приведшем свое царство к расцвету? Конечно, храм. Ферон намеревался воздвигнуть храм, равного которому нет ни в одном эллинском полисе. Гигантское здание должно протянуться на двести пятьдесят локтей в длину и сто двадцать пять в ширину. Свод будут поддерживать пятидесятифутовые колонны, а перед входом тиран повелел поставить статуи громадных атлантов.

С этими статуями произошла странная история. Ферон пожелал, чтобы храм украшали самые прекрасные скульптуры в мире. Потому был объявлен конкурс на изготовление фигур атлантов. В назначенный день пятнадцать мастеров с Делоса, Коринфа, Сиракуз, Тарента, Самоса и самого Акраганта представили на суд тирана модели будущих изваяний. Победил никому не известный мастер со странным именем — Гиптий. Однако за назначенным вознаграждением скульптор не явился. Ничуть не обескураженный этим, Ферон приказал придворным камнетесам начать изготовление фигур, а награду мастеру выплатить как только он объявится. Награду немалую — пятьсот драхм! Весь мир должен знать, что в Акраганте приветливо относятся к людям искусства. Ведь они придают блеск державе, а значит и ее владыке.

Контуры статуй уже были обозначены в мраморных глыбах. Не пройдет и пяти месяцев, как они будут готовы. Но прежде нужно было воздвигнуть сам храм.

Пока же рабы-пуны выкопали лишь небольшой котлован, куда сегодня будет заложен памятный камень. По решению граждан Акраганта честь установить камень была оказана двум славнейшим жителям города — владыке Ферону и мудрецу Эмпедоклу. Поглазеть на церемонию пришли многие тысячи акрагантян, а также многочисленные гости из Гелы, Сиракуз, Селинунта и Гимеры.

Тиран обратился к собравшимся с небольшой речью, которая была воспринята вполне благосклонно. Горожане и гости аплодировали, наемники выражали свое удовольствие ударами мечей о щиты.

Затем говорил Эмпедокл. Он говорил не о величии Акраганта, доблести его воинов и мудрости владыки, а о дружбе всех эллинов и об опасности, нависшей над Элладой. Речь мудреца нашла живейший отклик. Аплодисменты и одобрительные крики зрителей слились в единый рев. Средь многочисленной толпы слова мудреца пришлись не по душе лишь Ферону да его свите, видевшей недовольство владыки.

После речей перешли к делу. Ферон и Эмпедокл дружно взялись за небольшую, но увесистую гранитную плиту, на которой была вырезана надпись, сообщавшая, что храм Зевса заложен в год семьдесят пятой Олимпиады, когда в Акраганте правил великий Ферон. Кряхтя от натуги, мудрец и тиран опустили камень в ров. При этом они ревниво посматривали друг на друга, каждый втайне надеясь, что напарник не выдержит тяжести мраморной глыбы и выпустит ее из рук. Однако обошлось без неприятностей.

Камень был засыпан землей. Эмпедокл принес дары богам, а затем на радость толпе совершил небольшое чудо, разогнав облака, собравшиеся над головой. После этого зрители стали покидать холм, направляясь к дворцу тирана, где их ожидало обильное угощение. Ушли горожане и иноземные гости, ушли под охраной стражи военнопленные пуны, нестройной цепочкой проследовали на конях аристократы. Последними покинули холм свита и наемники, за исключением двадцати личных телохранителей Ферона.

Тиран и мудрец расположились на прежнем месте, в тени трех дубов. Разговор возобновил Ферон.

— Знаешь, Эмпедокл, — Ферон сделал паузу и принялся рассматривать почти зажившую рану на тыльной стороне правой ладони, нанесенную пунийской стрелой, — в последнее время ты стал позволять себе много лишнего.

— Например?

— До меня доходят слухи, что ты волнуешь людей речами против моей власти, осуждаешь мои решения. Мне неприятно это, тем более, что раньше между нами никогда не возникали подобные недоразумения.

Мудрец хмыкнул.

— Неужели несколько невинных слов столь взволновали могущественного владыку Акраганта.

Ферон нахмурился, на его шее выступили красные пятна, свидетельствующие о том, что тиран с трудом сдерживает себя. Однако голос Ферона звучал вполне миролюбиво.

— Тебе бы все шутить, Эмпедокл. А пришло время поговорить серьезно. Ты пользуешься большим авторитетом среди акрагантян. Твой род берет начало от древних базилевсов, мой дед был простым гоплитом. Ты красноречив, умен, умеешь творить чудеса. Чернь внимает каждому твоему слову, будто его изрек божественный оракул. Это беспокоит меня. Сейчас беспокоит, потому что прежде ты никогда не использовал свое влияние во вред мне. Но с недавних пор в твоих речах порой проскальзывает угроза моей тирании. Чего ты добиваешься? Царской власти?

— Упаси меня Зевс! Я не люблю людской суеты. Жизнь отшельника-мудреца куда привлекательней для меня.

— В чем же тогда дело?

Эмпедокл ушел от прямого ответа.

— Я слышал, ты отказался помочь материковым эллинам в их войне против варваров.

— Да. — Ферон утвердительно качнул головой. — У меня не столь много воинов, чтобы я мог безрассудно положить их на равнинах Фессалии или в горных проходах Истма. Эта война ничего не даст сикелийцам, не считая того, что в случае успеха афинян и спартанцев мы через несколько лет приобретем в их лице новых могущественных врагов. Наши интересы с недавних пор нередко сталкиваются, в будущем эти конфликты будут постоянными. Кроме того, этой войны не желает Гелон, оскорбленный предложением спартиатов воевать под их началом. Если бы он согласился помочь, я бы присоединился к нему. Но так как он отказался, я не могу послать войско в Элладу. Кто может поручиться, что через несколько дней после отплытия моих эскадр у стен Акраганта не появится войско Гелона, решившего, что настало время увеличить пределы сиракузской державы.

— Я согласен со всем, что ты говоришь, но не забывай, что эта война — общеэллинское дело. Речь идет не о судьбе отдельных полисов — Афинах, Спарте или Коринфе, а в недалеком будущем, я уверен, Акраганте и Сиракузах. Речь идет о существовании всего эллинского народа.

— Мидяне вряд ли доберутся до нас. А насчет существования эллинского народа, так я думаю, что ему ничего не грозит. Мидяне не убивают покоренных и даже, как правило, не обращают их в рабство.