Саймон вышел из комнаты и отправился на поиски Маргарет.

— Ну, — сказала Бонни, — кажется, у тебя все наладилось с Патриком.

Тереза сморщилась.

— Да. Он не такой, как Энгус. У меня не сжимается сердце при виде его. И нет мрачного отчаяния и злости. Мне не нужно ждать у телефона или плакать в подушку от того, что Патрик не показывается. Он всегда звонит, он добрый и милый. Интересно, почему у меня нет той боли, которую мне причиняют другие?

— Не знаю, — серьезно ответила Бонни — Энгус часто приходит поздно и редко вспоминает о том, чтобы позвонить мне. Я думаю, это из-за того, что он не привык к тому, что его любят. Он забывает про то, что я жду его.

— И Патрик, — прервала ее Тереза, — никогда не побежит ночью по поросшему вереском болоту в поисках Терезы. Я говорила со всеми его друзьями. Все говорят одно и то же. Женщинам нужно, чтобы у них сжимало сердце. Ты читала книгу «Последняя любовь»?

— Да, читала, когда мне было четырнадцать лет. Кэти напоминает мне мою мать в те ужасные дни. Боже мой, я не могла бы полюбить того, кто был таким жестоким.

Тереза подняла брови.

— А ты не находишь Энгуса жестоким?

Бонни покачала головой.

— Нет, — убежденно произнесла она. — Он иногда бывает деспотом, на все это можно изменить.

— Надеюсь, ты права, но, — Тереза усмехнулась, — жизнь с Патриком будет скучной, чего не скажешь о жизни с Энгусом.

— Потом посмотрим. Идем. Будем составлять список гостей?

Мелькали недели. Энгус проявлял очень мало интереса к свадебным приготовлениям и жил своей обычной жизнью. Он занимался новым домом на набережной. Дом какое-то время пустовал, и Энгус купил этот огромный особняк за наличные, оформив покупку за сорок восемь часов. Он менял интерьер и строил огромный бассейн.

— Этот бассейн будет побольше, чем у Августины в Америке, — сказал он Зейкервелю.

— Соперник, сукин ты сын, — нежно ответил тот. — Все это делается для того, чтобы Бонни жила здесь в большей роскоши, чем если бы она осталась дома.

Энгус оскалил зубы в своей акульей улыбке.

— Я хочу, чтобы у нее было все самое лучшее. Вот посмотри на эту мозаику. Она подойдет для холла?

Зейкервель не ответил. Скоро Энгусу все наскучило.

— Делай, что хочешь. Я заберу Бонни. Поедем с ней на скачки.

— А ты думаешь, ей не надоедает сидеть с тобой, пока ты целыми днями ставишь на лошадей и играешь в азартные игры ночами?

— Нет. Она уже привыкла к этому. Она уже знает, как определить хорошую лошадь. К тому же, она никогда от меня не устает. — Он засмеялся. — А еще, я ужасно возбуждаю ее.

— Ах, да, — усмехнулся Зейкервель. — Все это время ты был хорошим мальчиком. Как долго это продлится?

— Бонни направляет и сдерживает меня. Она — то, что мне нужно.

Зейкервель внимательно посмотрел на Энгуса.

— Весь Лондон говорит, что ты покончил с распутной жизнью.

Энгус мрачно взглянул на друга.

— Я очень надеюсь на то, что изменился. Я чувствую, что когда женюсь, стану менее злым. Хотя не знаю. Надеюсь, что не буду чувствовать себя, как в ловушке.

Зейкервель положил руку на его плечо.

— Не вижу, отчего ты можешь чувствовать себя, как в ловушке. Бонни не из тех, кто сможет держать тебя на коротком поводке.

«Скорее будет по-другому», — эту мысль он оставил при себе. В конце концов Энгусу было несвойственно выражать сомнение или озабоченность, так что Зейкервель чувствовал себя спокойно после его признаний.

— Я взгляну на танцевальный зал. Ты хочешь оставить все это стекло на стенах?

— Тебе решать. Я ухожу. Не хочу заставлять Бонни ждать.

Бонни в самом деле стала каким-то экспертом в мире скачек. Она поняла, что азартные игры и скачки — неотъемлемая часть жизни Энгуса. Энгус знал, что большим удовольствием для Бонни будет неожиданная поездка или, как он это называл, «приключение». Они провели неделю в Париже, потому что Энгус захотел выследить одну картину, принадлежавшую какой-то старой французской проститутке. Бонни была заинтригована этим «приключением». За годы, проведенные отдельно от матери, ей никогда не приходилось видеть «темную» сторону жизни, которую они нашли в Париже.

Энгус преследовал свою цель с фантастическим рвением. Наконец, после многочисленных расспросов проституток в борделях, им дали адрес. Было три часа утра. Энгус настоял на том, чтобы пойти к старухе, у которой была картина. Холст поразил Бонни. Там, на заднем плане, растянувшись, лежала обнаженная женщина. Интимные части ее тела были покрыты густым черным волосом. Бонни посмотрела на старуху, которая явно была загипнотизирована Энгусом.

— Это вы? — спросила Бонни.

Старуха кивнула.

— Да. Много лет назад.

Энгусу не терпелось купить картину.

— Сколько вы за нее хотите?

Старуха колебалась.

— Вот, — сказал Энгус, — я даю вам девять тысяч франков. — Он протянул ей наличные.

Старуха безмолвствовала. Наконец она пробормотала:

— Монсеньор так щедр.

Энгус схватил картину и сделал Бонни знак, что они уходят.

— До свидания! — прокричала им вслед старуха. Она услышала, как хлопнула дверца машины, села на старый диван. В комнате пахло чесноком и травами. «Как все это странно, — подумала она. — Все это, эти деньги… Он даже не посмотрел на мою картину. Но девушка с ним… Ах, какая она красивая». Старухе вдруг стало одиноко. Сидя у пустого камина, она заплакала. На стене, где висела ее картина, было теперь пустое место.

Картину повесили в новом доме в столовой. Энгус смеялся, когда Бонни жаловалась на то, что она не может есть, глядя на обнаженную женщину. Он тайно улыбнулся Зейкервелю, который обедал с ними.

— Скоро ты увидишь мою коллекцию.

— Твою коллекцию? Коллекцию чего? — Бонни была заинтригована.

Энгус опять взглянул на Зейкервеля.

— Потом скажу, может, когда ты станешь немного старше. Это будет лучшая коллекция в Европе. Правда, Зейкервель?

Зейкервелю было не по себе. Бонни — сама невинность, и он не думал, что девушка сможет оценить коллекцию эротического искусства. Энгус сменил тему разговора, вернувшись к проекту оранжереи.

— Я хочу теплицу для орхидей и камелий.

— Может, завести попугаев? — предложил Зейкервель.

— Хорошая мысль. — Энгус обрадовался. — После обеда, Бонни, давай поедем в магазин и купим десяток птиц.

— Разве не лучше подождать, пока мы переедем?

— Нет. Давай сделаем это сегодня. Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня.

— Терпение — вот ценное качество.

— Жизнь слишком коротка, чтобы упражняться в терпении. Быстрее, Бонни, ты так медленно ешь.

— Не задирай ее, — сказал Зейкервель. — Бонни, не обращай на него внимания. Если позволишь ему задирать себя, он сядет тебе на шею.

— Извини, Бонни. Я не хотел тебя задирать.

Бонни смутилась. Она привыкла к тому, что Энгус почти всегда доминирует, но очень часто ошибается, и от этого ей было мучительно больно за него.

— Не извиняйся, дорогой. Я знаю, что иногда бываю медлительна. Моя мать всегда на меня кричала за то, что я такая. Идем. — Она отставила тарелку.

Зейкервель остался сидеть в тишине, а они ушли. «Удивительно, — подумал он, — Энгус на самом деле меняется. Может, он действительно любит ее? Боже мой, надеюсь, он научится сдерживать себя рядом с Бонни». Он пошел в танцевальный зал.

— Добавьте еще немного красного, — сказал он художнику, разрисовывающему стену. — Еще немного красного. — Художник послушно окунул кисть в краску.

Ночью Бонни слышала щебет одинокого попугая, который горестно оплакивал разлуку со своими друзьями из магазина. Энгус был в ярости оттого, что в магазине оказался только один попугай.

— Я думал, что вы можете предоставить мне все, что я захочу. Мне нужно шесть попугаев.

Директор был очень вежлив.

— Мы можем доставить вам остальных к концу недели.