Маргарет посмотрела на Бонни.

— Ты когда-нибудь была на охоте?

Бонни покачала головой. Она знала, что многие друзья Августины выезжали в сельскую местность в поисках какой-нибудь живности, но Августина не одобряла такое времяпрепровождение. Хотя у нее не было времени на животных, она любила птиц, лошадей и никогда бы не причинила зла живому существу.

— Не обращай внимания, — сказала Тереза, увидев, что Бонни запаниковала. — Я останусь дома. Можешь составить мне компанию. — Бонни была ей признательна.

Тут Бонни поднесли что-то похожее на рвотную массу.

— Ты когда-нибудь пробовала сладкий яблочный крем? — спросила Маргарет.

Бонни покачала головой. Яблочный соус был зеленого цвета, а сам крем — ярко-желтым и лежал кучей. Вся семья встретила эту омерзительную смесь радостными возгласами. Только Сирил, привыкший к изысканной кухне, бросил на Бонни сочувственный взгляд.

— Боюсь, я так много съела, что не оставила места для десерта.

— Не волнуйся, — успокоила ее Тереза, — мы всегда едим этот крем, так что у тебя еще будет время попробовать его.

— О Боже, — тихонько произнесла Бонни.

Лорд Бартоломью закончил ужин. Он отодвинул свой стул.

— Я ухожу в библиотеку, — объявил он.

Все остальные стали ожидать кофе. Бонни почувствовала смертельную усталость.

— Ты не против, если я уйду? — спросила она Паулину, сидевшую напротив. — Я с ног валюсь от усталости.

Та кивнула:

— Конечно иди. Ты найдешь свою комнату?

— Да. В любом случае, думаю, что Морган будет меня сопровождать, — улыбнулась Бонни.

Наверху, в холодной спальне, где батареи были чуть теплые, лежа под грубыми одеялами, дремала Бонни. «Я прямо как Алиса в Стране Чудес,[2] будто приняла волшебное лекарство. Все кажется таким маленьким». Она засыпала, и ей приснился лорд Бартоломью в роли сумасшедшего шляпочника.

Следующий день пребывания Бонни в Англии начался с проливного дождя. Дождь стучал по рамам. Лежа в постели, прислушиваясь к шуму падающей воды, она с тоской думала о своей уютной украшенной комнате в Лексингтоне. Затем она вспомнила о вчерашнем ужине с семейством Бартоломью. Можно допустить, что они — типичная аристократическая английская семья. Если это так и есть, они показались ей более открытыми, чем она думала. Бонни много слышала об английской замкнутости и скрытности, но об этой семье такого не скажешь, а что касается прямоты, так она граничила с грубостью. «Все-таки, — подумала она, — мне нравится эта семья».

В дверь громко постучали и на пороге появилась Тереза. Морган поднялся и потянулся.

— Еще не одета? Ну ладно. Если хочешь, можешь еще полежать.

На Терезе был свитер цвета морской волны, подчеркивающий глубину ее зеленых глаз, и кильт.[3]

— Нет, я уже встаю, все в порядке.

— Куда бы ты хотела отправиться сегодня?

— Ну, бабушка говорила, чтобы я открыла счет в банке Хэрродз. Может, мы это сделаем?

— Великолепно! — Тереза радостно закивала. — Еще мы могли бы заглянуть в отдел мужской одежды и посмотреть, а вдруг там можно выбрать какой-нибудь «образец». — Она уселась в старое кресло, стоявшее у окна.

Бонни удивилась:

— Тереза, неужели ты так гоняешься за мужчинами?

Тереза кивнула.

— До того, как я стала монашкой, я бы не сказала, что занималась этим. Теперь мне двадцать три. Мне надоело смотреть, как выходят замуж другие. Я хочу иметь свой дом, своего мужа. Я устала от вспыльчивости отца и от того, что мать обо мне думает. Кстати, в городе много приличных холостяков католической веры, но большинство из них уже «разобрано». Кроме одного. Его зовут Энгус Макфирсон. Никто не может его добиться.

— Да? — заинтересовалась Бонни.

— Да, — Тереза посмотрела на нее. — Он разбил сердец больше, чем я фарфоровых тарелок. Ну, не знаю. Он красив, но… — она засмеялась. — Не знаю, почему говорю тебе все это. Мне почему-то кажется, что вы встретитесь. Однажды он пригласил меня на обед, и знаешь что? Он даже не попросил меня с ним переспать. Я прямо взбесилась. Я в свои восемнадцать лет отдавала ему свою невинность. У меня даже истерика началась. — Она откинулась назад и засмеялась. Таких белых зубов Бонни еще ни у кого не видела. — Я даже не помню, что мы ели и пили. Он просто загипнотизировал меня. Насколько я знаю, он на всех женщин так действует. Ну ладно, ты одевайся, и идем по магазинам.

Наскоро ополоснувшись в холодной ванне, Бонни надела желтую юбку в складку и в тон ей желтую блузку. Собрав волосы на макушке, она перекинула через руку твидовое пальто «в елочку». Морган отправился провожать Бонни вниз, где ее поприветствовал Джонсон.

При дневном свете комната была неуютной и мрачной. Темные дубовые стены давили на нее. Но это чувство исчезло, как только в комнату вошла Тереза и присела к ней за стол.

— Я вчера очень устала и поэтому не спросила, где живут все твои братья и сестры.

— Ну, ребята живут в одном из маминых домов в Чейн Уолк. Это вниз по реке. А у сестер квартиры на Окли-Стрит, это в Челси. Ты когда-нибудь слышала об этом районе?

Бонни кивнула.

— О, конечно. Я видела статью в журнале «Таймс».

— Я отвезу тебя туда после того, как мы сходим в банк. Что ты хочешь на завтрак?

Бонни пожала плечами.

— Только кофе и гренки.

— Ладно. — Тереза позвонила в колокольчик. — Гренки и кофе для мисс Фрейзер. А для меня — обычный завтрак.

— Хорошо, мисс Бартоломью, — сказала некрасивая маленькая горничная с красными руками. Бонни подумала о Море. Хотя Мора и была служанкой, Бонни знала, что работа — только часть ее жизни. Она часто рассказывала о том, как будет посещать вечерние занятия, чтобы потом поступить в колледж. Глядя на горничную Бартоломью, Бонни понимала, что эта девушка всегда будет прислугой в чьем-нибудь доме. В ней было что-то безнадежное.

— Я бы дала пенни, чтоб узнать твои мысли, — произнесла Тереза.

— Я думаю о том, кто в вашей стране может стать премьер-министром. В Америке каждый мальчишка знает, что может стать президентом, если захочет, конечно.

Тереза нахмурилась:

— Я думаю, что любой может стать премьер-министром, но между Англией и Америкой есть большая разница. Здесь ты рождаешься в семье. Семья воспитывает тебя. Ни за какие деньги тебя не признают, если ты не родилась в надлежащей семье. За последние годы это немного изменилось, но только в самых низах. Я имею в виду то, что наша семья — одна из старейших в стране. Я не могу выйти замуж за кого попало. Мой избранник должен быть титулованным дворянином. Конечно, я не могла бы выйти за Генри — он не из нашего круга. Мать и отец пользуются своими титулами, хотя уже много лет назад про эту ерунду забыли. Сейчас не пишут титулы перед именами и фамилиями. Да и здесь, бывает, кто-то находит себе супруга в среднем классе. Но я знаю, что мама мне никогда не позволит выйти замуж за кого-нибудь из другого круга.

Тереза снова нахмурилась:

— В Америке, должно быть, все это по-другому.

Бонни покачала головой.

— Только не в Бостоне. У нас есть англо-саксонские протестанты, которые считают себя коренными жителями Бостона. Боже мой, на самом деле они невыносимые снобы, но в их руках большая часть недвижимости и огромные деньги.

Тереза сморщилась.

— Каждый думает, что здесь все решения принимаются в парламенте, но это не так. Все основные проекты в нашей стране создаются моим отцом и его друзьями.

Бонни это шокировало.

— Но ведь это недемократично.

— Да, — согласилась Тереза, — но так было всегда. И я здесь ни при чем. Слышишь, как отец и его друзья разговаривают в библиотеке?

Их разговор прервала горничная, которая принесла большой поднос и поставила его на буфет.

— Мы сами за собой поухаживаем. Ты можешь идти, у тебя много дел, — сказала Тереза.