Бонни посмотрела на Уинни.

— Да, но я хочу чувствовать. Я никогда себе не позволяла многого. Я хочу почувствовать себя живой. Я хочу страсти. Хочу быть привязанной к человеку и любить его так, как любила своего отца. Будь то к лучшему или к худшему. — Бонни вздохнула. — Он покинул меня.

Уинни обняла ее.

— Извини, дорогая.

— Я бы никогда не ушла от него. Никогда, — ее голос дрожал.

Уинни понимающе кивнула.

— Конечно. Но с Джоном тебе не пришлось бы ни о чем беспокоиться. Он всегда будет любить тебя.

Бонни серьезно посмотрела на Уинни.

— Я знаю. Я это чувствую. Но я не нужна Джону. Я имею в виду, нужна ему не так, как я это понимаю.

— Нуждаться — не значит любить, — начала было Уинни, но замолчала. Она решила не спорить. Она понятия не имела о том, что характер Бонни был сформирован под влиянием того, что отец тянулся к дочери, чтобы заполнить свое одинокое сердце. Для Бонни быть нужной означало быть любимой.

— Знаешь, почему бы мне не переговорить с Джоном? Я объясню ему, что тебе надо время подумать. Он поймет.

Бонни кивнула.

— Спасибо тебе большое. — Она вытерла груду тарелок и помогла разложить пудинг.

— Пожалуйста, скажи Маргарет, что я очень устала и пошла спать. Принеси ей мои извинения.

Бонни поднялась, в свою комнату. Она достала чековую книжку и выписала чек на тысячу фунтов. «Это поможет матери», — думала она. И приписала ей записку: «Я могу присылать тебе эту сумму ежемесячно. У меня денег больше, чем мне нужно. Можем делить их поровну». Она лежала, чувствуя перед Августиной вину за этот шаг. «Да, но ведь она моя мать», — подумала Бонни.

В воскресенье после завтрака все машины отправлялись в Лондон.

— Неужели никому не нужно на работу? — спросила Бонни.

— Мне нужно, — сказал с горечью Сирил. — Мне нужно быть в девять часов. Но теперь придется брать день в счет отпуска.

— Да, не повезло, старина, — Лука посочувствовал ему. — Но если собираешься в выходной на охоту или рыбалку, нечего думать о том, чтобы попасть в город в понедельник с утра.

Сирил гневно посмотрел на него.

— У большинства людей нет выбора.

Лука просиял. Наклонившись к Сирилу, он сказал очень медленно, как это делают, когда обращаются к ребенку:

— Точно. Мы — не большинство.

Сирил вспыхнул, но Мэри крепко держала его за руку.

— Даже не пытайся спорить с Лукой, Сирил. Ты становишься вспыльчивым слабаком. Давай поможем отцу сесть в машину.

Бонни уложила вещи и была готова идти в машину, но вспомнила, что не попрощалась с Уинни.

— Спасибо тебе за мой первый уик-энд.

Уинни тронула ее детская непосредственность.

— Бонни, попытайся стать менее романтичной.

Девушка кивнула:

— Хорошо, Уинни. — Она поцеловала Уинни в щеку. — Можно я еще сюда приеду, если захочу?

— Конечно. Только спроси Маргарет и позвони мне.

— Спасибо. — Бонни побежала к машине.

Джон уже включил зажигание. По дороге домой он сказал Бонни:

— Послушай, я не хочу навязываться. Уинни поговорила со мной. — Бонни повесила голову. — Давай не принимать это близко к сердцу, мы просто будем друзьями. Может быть, что-то выйдет из этого, а может нет. В любом случае, я всегда буду твоим другом. Девушка улыбнулась:

— Спасибо, Джон.

— Все в порядке, — ответил он, чувствуя ком в горле.

Августина ужасно тосковала по внучке. Она любила Мору за ее прекрасный характер и веселое настроение, а Мора нашла в ней достойного учителя. Но тем не менее Августине часто слышались шаги Бонни или вдруг казалось, что в окне промелькнула светловолосая голова Бонни. Иногда она представляла, что они сидят у камина, читая или беседуя.

Лора была потрясена чеком, который она получила от дочери. Теперь она могла так пополнить приход церкви, что это заставило бы отца Джона как следует о ней подумать. Она уловила выражение, промелькнувшее на его лице, когда рассказывала о том, что ее дочь живет в благородной английской семье. В этом взгляде угадывались любопытство, зависть и жадность.

— И они очень богаты? — спросил он.

— Да, — подтвердила Лора. — У всех английских аристократов водятся денежки, — добавила она с высокомерной небрежностью.

— Я думаю, миссис Фрейзер, ваша дочь будет очень счастливой.

Потом отец Джон «переваривал» эту новость в своем доме на Терминус-Роуд. Ладно, ладно. Маленькая Бонни Фрейзер со своими дивными глазами и длинными ногами еще может пригодиться. Может, стоит пока дружить с ее отвратительной мамашей? Он вышел в мрачную столовую и посмотрел на стены, заляпанные пятнами. Если Бонни удачно выйдет замуж, она наверняка будет помогать своей матери. Эта мысль не давала ему покоя. «Ее мать станет, возможно, поддерживать меня, и тогда я постараюсь убедить ее помочь церкви так, что епископ непременно пошлет меня в Рим. Я смогу работать в Ватикане и стану необходимым кардиналу». Теперь он представлял свое будущее не так уж мрачно.

Его тетя Аймин, которая пережила его мать и теперь занималась домом, вошла в комнату с большой миской рагу в руках. Это была полная ирландка с густой копной седых волос.

— Что ты улыбаешься? — спросила она, ставя рагу на стол так, что брызги от него полетели в разные стороны.

Отец Джон еле удержался от того чтобы не сморщиться от отвращения. Это «ирландское рагу» состояло из кусков непонятного происхождения, которые плавали в бульоне, покрытом слоем жира.

— Дела идут на лад, — сказал он, улыбаясь.

— Слава Господу, — она сложила руки.

— Не Богу, — пробормотал он, когда тетушка вышла. — Спасибо миссис Лоре Фрейзер и ее отвратительным признаниям.

Все остальное время он провел в мечтах, представляя себе маленькую комнатку в шотландском стиле, украшенную золотом и мрамором. Столик, стоявший перед ним, был сделан из оникса и перламутра. Модная посуда из прозрачного жадеита,[4] была привезена из Китая. Ложки с гравировкой входили в набор, вывезенный из Франции во времена Французской революции. Он так ясно видел все это. Капельки пота выступили над верхней губой. Он никогда не был священником по призванию, сейчас он сделал свой выбор, понял, к чему лежит его душа, которую он прятал под черной одеждой. Он, как и многие священники до него, выбрал богатство, политическую власть, а не Бога.

Лора была удивлена тем, как внимательно слушал отец Джон ее очередное признание.

— Что же произошло потом?

— Он… — Лора была смущена. Она не ожидала, что отец Джон заинтересуется. Обычно в этом месте он прерывал ее, отпускал грехи и налагал епитимью. — Он избил меня.

— Как он это делал?

— Палкой с расщепленным концом, — быстро нашлась она. — Кровь текла по моей спине. Я чувствовала, как ею пропитывается моя одежда. Я молила его прекратить, но напрасно.

— Да, продолжайте, дитя мое.

— Затем он… — Лора напрягла ум, — стянул мои трусы и сделал со мной такое, что я потеряла сознание. Когда я пришла в себя, пол был залит кровью. Он ушел через открытое окно.

Отец Джон почувствовал усталость. «Откуда она только берет эту чушь?» — он снова отпустил ей грехи и ждал, когда она уйдет.

— Отец, — тихо произнесла Лора, — эти деньги я получила от дочери и хочу, чтобы вы их взяли. У меня достаточно денег на мирские нужды. — Она просунула деньги под решетку.

Отец Джон взял конверт в руки и открыл его. Там лежала толстая пачка денег. Он слышал, как Лора ерзала в исповедальне, и заколебался. Затем, решившись, сказал:

— Спасибо, дитя мое. Ваша добродетель будет оценена Господом.

«Ну уж нет, — подумала Лора. — Моя добродетель будет оценена гораздо раньше».

Она вышла на улицу, чувствуя себя счастливой.

Отец Джон пересчитал деньги. Там оказалось более двух тысяч долларов. «Неплохо, — подумал он. Все оказалось гораздо проще». На следующий день после службы отец Джон, одетый в строгий серый костюм, пошел в банк, где открыл счет на имя Джеймса О'Мелли. Ему нравилось это небольшое греховное приключение. Мир вокруг него жил обычной жизнью, а отец Джон чувствовал себя всемогущим. У него появились деньги, которые давали ему власть. Он решил пообедать в ресторане и выбрал самый дорогой. Отец Джон заказал бифштекс и бутылку красного вина. Ему обязательно нужно теперь научиться жить так, как живет кардинал в Риме.