— Нет, конечно нет! Я был осторожен, — поспешно отвечаю я. А перед глазами так и стоит Томас, распекающий свою сестру там же, в «Де Боммеле», хотя мы с ней всего лишь обнимались.

— Тебе повезло. Иначе твои похождения украсили бы первую полосу «Де Телеграаф». Я так полагаю, Фрэнк все знает?

— Почти все, да…

— Черт. Ты меня просто взбесил, Дэнни.

— Но Фрэнк никому не расскажет…

— Да не в этом дело! Тебе понравилось бы, если бы твои друзья узнали обо мне с Пимом? Хорошо хоть Томас ничего не знает. А Мод? Она в курсе? Или… постой-ка… (О, нет, пожалуйста, не спрашивай.) Не хочешь ли ты сказать, что у тебя и с ней было? (Ой!)

— С Мод? Господи, нет, конечно!

— Слава богу. Но она знает, что ты мне изменял.

— Да. Знает.

— Черт… хорошо, выходит, когда ты говорил, что идешь в клуб с Мод, на самом деле ты шлялся по бабам?

Я киваю.

— Надеюсь, всегда с презервативом?

— Почти всегда, — вру я. — А ты с Пимом?

— Без.

— Черт!

— Послушай, ты ведь не собираешься выговаривать мне? — говорит Кармен сердито. Я спешно мотаю головой. Она хохочет. — Ладно. Это было бы уж слишком, — прибавляет она со смехом. — Все-таки должна сказать, что ты сексуально озабоченный мерзавец, но я рада, что ты мне рассказал. Хотя готова спорить, что несколько эпизодов ты все-таки утаил.

— Думаю, достаточно, ты так не считаешь?

— Да, хватит об этом. Но ты должен пообещать мне кое-что, Дэнни.

— Что именно? (О, господи, я чувствую, что грядет буря. О, нет, пожалуйста…)

— Что с этой минуты ты не будешь изменять мне, пока я жива.

Черт. Черт-черт-черт. Привет Розе.

— Обещаю, — говорю я, как мне кажется, без колебаний и с самой обнадеживающей улыбкой, которую только способен вымучить.

Я сказал Кармен, что сегодня вечером встречаюсь с Рамоном. Она поцеловала меня и пожелала хорошо повеселиться. После нашего разговора об изменах она немного поплакала, но потом сказала, что хочет оставить все в прошлом. Она гордилась мной, восхищаясь моей смелостью и честностью. Кармен снова мне доверяет.

Но я-то себе не доверяю. Вот почему я договорился встретиться с Розой в «Вертиго», а не у нее дома. Я даже представить себе не могу, чем обернется этот вечер. Осмелюсь ли я сказать «прощай» своей секс-машине, своему роднику жизненных удовольствий, своему пекарю круассанов, своей суррогатной королеве, своему психотерапевту?

Я волнуюсь, осматривая зал «Вертиго». Это не первое наше свидание. Ага, вон она, у стойки бара. Роза машет мне рукой и нервно улыбается. Я спрашиваю у нее, что она хочет выпить.

— Пожалуй, белого вина. Это ведь наш последний вечер… Я права? — говорит она с тревогой в голосе.

— Сухого или сладкого? — спрашиваю я.

Я все никак не могу себя заставить посмотреть ей в глаза. Но она смотрит на меня. Я чувствую на себе ее взгляд, а сам наблюдаю за тем, как бармен разливает вино. По мне, он делает это слишком быстро. Я беру свой бокал и чокаюсь с Розой:

— На здоровье.

— Я жду твоего вердикта, — говорит она.

— Мы с Кармен хотим предпринять еще одну попытку.

— Вот и хорошо. Я рада за вас обоих. Правда.

— И я признался в том, что почти всю жизнь ей изменял.

— Как она отреагировала?

— Неплохо. Мне пришлось пообещать, что больше этого не повторится.

— Что ж… тогда за наш последний вечер? — игриво произносит Роза, поднимая бокал.

— Но мы ведь можем видеться, разве не так? — говорю я, стараясь привнести некоторую легкость в происходящее. Мне это дается с большим трудом, хотя за последнее время я и поднаторел в искусстве преподносить плохие новости. — Теперь у каждого из нас есть все, о чем мечталось. У тебя тайный роман с женатым мужчиной, с которым ты не спишь, а у меня платоническая возлюбленная, о которой я никому не могу рассказать, иначе придется объяснять дома, как мы познакомились. — Я смеюсь.

Роза не смеется. Ей моя шутка не кажется забавной. Она хмурится.

— Я не вижу в этом ничего смешного, Дэн, — вдруг резко произносит она. — Не будь таким наивным! Разве ты не понимаешь, что мы больше не можем встречаться? Ты ведь сам знаешь почему. Ты не сможешь платонически любить меня, а я не смогу тебе отказать. Потом ты будешь всю жизнь чувствовать себя виноватым, а я всю жизнь буду чувствовать себя последней шлюхой.

Отрицать это глупо. Единственный способ для меня сдержать данное обещание — это прекратить наши встречи. Я знаю себя. Мне бы радоваться, что она сама об этом сказала. Я кладу руку на ее колено. Роза ее убирает:

— Нам стоит разойтись по домам, пока мы не наделали ошибок.

— Могу я хотя бы изредка звонить тебе или писать? — спрашиваю я, смущенный, словно школьник, который жмется у своего велосипеда.

— Лучше не надо, — шепчет она, устремив взгляд в пол.

Я склоняюсь и целую ее в последний раз. Меня ждет велосипед. В дверях я оглядываюсь и вижу, что Роза провожает меня взглядом.

Она плачет.

Через неделю мы узнаем, что Кармен умирает. «Скажите мне точно, где болит», — говорит доктор Шелтема.

Кармен показывает, что болит прямо под ребрами, это же место она показывала мне накануне. Чуть правее середины, для того, кто смотрит, — левее. «Кажется, здесь печень?» — спросила она меня. Понятия не имею. Я более или менее знаю, где у меня находятся сердце и легкие, могу показать местоположение желудка, поскольку я его чувствую, когда переедаю, но вот с остальными органами у меня полный завал. Естественные науки я изучал только в школе.

— Хм… — произносит Шелтема. — Раздевайтесь в соседней комнате.

Я остаюсь в кабинете. Шелтема просматривает историю болезни Кармен. Повисает тягостное молчание. Потом она встает и, не глядя на меня, говорит:

— Ну, пойдем посмотрим.

Она закрывает за собой дверь, из чего я делаю вывод, что, говоря «пойдем», она имела в виду себя.

Вскоре она возвращается, моет руки под краном, подходит к столу и садится, по-прежнему молча, снова листает медицинскую карту. Заходит Кармен. Шелтема закрывает папку, надевает очки и смотрит на нас.

— То, что вы чувствуете, на самом деле ваша печень, — начинает она. — Боюсь, что это метастазы.

Иногда слышишь слово, совершенно тебе незнакомое, но сразу понимаешь, что оно означает.

— Значит, опухоль разрастается?

— Совершенно верно. Она растет.

Я и Кармен смотрим друг на друга. На мгновение Кармен застывает, так что ни один лицевой мускул даже не подрагивает. Но вот начинает трястись ее нижняя губа, она прикрывает ее рукой, и на глазах выступают первые слезы. Я беру ее за руку и смотрю на нее. Мне кажется, что я вернулся на год назад. Тот же кабинет, те же стулья, та же притихшая доктор Шелтема. Тогда мы узнали, что сорок процентов выживаемости, о чем прочитала в Интернете Кармен, это слегка преувеличенная цифра. Теперь наши шансы равны нулю.