— Я его плохо знаю. Но его бы скорее стал подозревать.
— Потому что плохо дерется?
— Да. И это достойная причина. Одна из причин.
— А еще? О нем очень мало сведений, он ведь прибыл в Москву до восемьсот двенадцатого года, до пожара, в котором сгорел основной архив…
— Не много. Судя по прозвищу, он прибыл из Польши. Магией увлечен. Книжный червяк.
— Да, это верно. Этот книжный червь часто ходил к Модесту Андреевичу за книгами, и я не верю, что он мог убить моего Мастера. А сейчас Ян больше всего увлечен этой новообращенной, Аней, ему вообще ни до чего.
— Есть такое дело.
Они помолчали. Потом Нина, смущенно глянув на Мишеля, решилась на вопрос:
— Это правда, что ты под Новый год похитил Аню, напоил шампанским, а потом вы с друзьями ее чуть не убили?
— Интересно, где ты такого наслушалась?
— Значит, неправда?
— Мне просто любопытно, как такие слухи расползаются. Тебе кто насплетничал?
— Не скажу.
— Ну, тогда и я не скажу.
Нина отошла к книжным полкам и принялась гладить выстроившиеся в ряд корешки книг. Это ее успокаивало.
— Если бы ты не делал этого, ты бы просто сказал, что не виноват.
— Я не ангел, Нина. Я — вампир. Мы все — хищники. И иногда не сдерживаемся. Во всех нас течет злая кровь…
— Но я никого не убивала! Никогда!
— А я — убивал. Много. Я сдерживаюсь. Но иногда… иногда… особенно если слышу, как они кричат…
— Кто кричит?
— Ты разве не слышишь? Многие из них, из людей, зовут смерть, они хотят смерти, хотят избавленья. Причем по большей части не те, кто неизлечимо болен, те-то как раз готовы на все, лишь бы прожить еще чуть-чуть. А вот в молодых иногда вдруг возникает эта шиза, и они зовут, зовут, зовут… Это такой соблазн, Нина. Соблазнительнее, чем запах их крови.
— Аня — звала?
— Да. Она чувствовала себя несчастной, и ей не хотелось жить. Да, не буду скрывать: в ту ночь я решил преступить Закон. Мне нужна была добыча… Но я искал определенную добычу. И она, Аня эта, подходила идеально. Молодая, красивая, здоровая. Она звала смерть. Громко звала. Причитала, что больше так не может, не хочет, не будет… Не знаю уж, как это — так. Не понимаю. Не голодала, не бедствовала, не бил ее никто. А вот — не могла больше, и все тут. И я пошел на зов…
— Но ты взял ее, чтобы напоить кровью с шампанским Софи, да? — спросила Нина.
— Да.
— Уйди. Уходи сейчас же.
— Почему?
— Ты чудовище. И Софи… Софи твоя — тоже чудовище.
— Дурочка. — Мишель не двинулся с места. — Со временем ты поймешь, что такое — вампиры. Ты осознаешь, что такое — быть вампиром. Просто до сегодняшнего дня ты сидела в башне из книжек, оберегаемая своим Мастером, и никогда не была голодна… я имею в виду — никогда не была по-настоящему голодна, как вампир. Это особый голод, Нина. Если хоть раз его утолишь, выпьешь чью-то жизнь — голод не утихает, он становится сильнее. Так что, может быть, правильно Древние запретили молодняку убивать. Хотя я убежден: они сделали это только для того, чтобы у них не появлялись сильные конкуренты. И целых два века это работало. Пока не наступил двадцатый век, и все не пошло черту под хвост…
— Но я чувствую голод. Все время.
— Это не тот голод, Нина! — почти крикнул Мишель. — Умножь его на сто — и, может быть, чуточку начнешь понимать, что чувствуют все, кто хоть раз выпил человеческую жизнь до донышка. Так что я — не чудовище. Я не такой уж злой для вампира. Я не так, как другие, мучаюсь от запрета на убийство. А уж Софи и подавно не чудовище. Я люблю ее. Я о ней мечтал с того мгновенья, как увидел. Но чтобы заполучить такое сокровище, надо было потрудиться. Я, собственно, даже не был уверен, что и шампанское поможет… Кто — она, а кто — я? Просто хотелось сделать ей приятное. А вот Анечка эта — ничтожество и пустышка. Я же пил ее кровь. Я ее читал… Как ты читаешь книжки. Она — ничтожество и не стоит твоих переживаний. Даже если бы умерла, не стоила бы.
— Мишель, да какая разница, ничтожество или нет?! Нельзя убивать для забавы! Нельзя убивать для еды!
— Если это тебя утешит: мы не собирались ее убивать. Мы собирались отпустить ее. Это случайно произошло. Из-за шампанского. Увлеклись.
— Откуда мне знать, что ты не лжешь?
— А разве ты хоть раз ловила меня на лжи? Зачем мне лгать тебе? Смысл?
— Не знаю…
— Я не лгу, Нина. Я никогда не стану тебе лгать. Ты славная девочка и мой товарищ. Я товарищам не лгу.
— «Товарищ». Надо же. Слово из моего детства, — грустно улыбнулась Нина.
— Из моего тоже. Но только оно значило… просто друг, — пожал плечами Мишель. И повторил, словно пробуя на вкус: — Друг.
— Друг, — эхом откликнулась Нина. — Хорошо. Я тебе верю. Только все равно не понимаю…
— Когда-нибудь поймешь. Точно тебе говорю. А теперь давай вернемся к нашей проблеме. Итак, ты предполагаешь, что ответ в тех похищенных книгах.
— Возможно. А возможно, и там его нет, — уныло сказала Нина.
— У людей, говорят, вся информация уже в компьютеры закачана. «Фараоны» могут найти что угодно и про кого угодно. Жаль, что у нас не так. Было бы место, куда закачать все книжки сразу, и чтобы легко можно было узнать, есть в них полезная информация или нет…
Нина вдруг застыла, глядя перед собой округлившимися глазами.
— Ты чего? — удивился Мишель.
— Я знаю, — прошептала она, — где можно отыскать информацию обо всех книгах, выходивших с начала восемнадцатого века.
— И где же?
— Во Флоренции. Антонио Мальябекки. Величайший библиотекарь всех времен и народов. Иди сюда!
Нина подбежала к лэптопу, который принесла-таки в святая святых Модеста Андреевича: при наличии Интернета было гораздо проще контактировать с архивариусами других городов и обмениваться с ними информацией. Все равно Корф уже не узнает о совершенном ею святотатстве…
Вообще непонятно, почему он так ненавидел компьютеры. Обзаведясь собственным, Нина в них просто влюбилась.
Она быстро застучала по клавиатуре, вызывая электронную справку.
— Вот, смотри, самое простое — из Интернета! Даже люди о нем знают. Только думают, что он умер.
Мишель склонился над экраном.
«Антонио Мальябекки (1633–1714). Коллекция его книг составила фундамент национальной библиотеки в знаменитой флорентийской галерее Уффици. Маленьким его взял к себе в помощники книгопродавец. Через месяц Антонио уже научился читать, быстро находить на полке нужную книгу. Некий библиотекарь бесплатно обучил его латыни, греческому и древнееврейскому языкам. Память у Мальябекки была феноменальная, его прозвали за это „оракулом ученых“. Слава о нем докатилась до великого герцога Тосканского, Козимо III, и Мальябекки назначили библиотекарем его высочества. Все жалованье (800 ливров) он тратил на покупку собственных книг. Быстро освоив вверенную ему библиотеку, Мальябекки стал изучать каталоги других библиотек, вел обширную переписку с коллегами, расспрашивал путешественников о книгах… В результате он знал фонды библиотек других городов лучше, чем те, кто там работал. Он был словно „живой библиотекой“, владел скорочтением, которым мало кто владеет и в наши дни. Правда, некоторые с презрением называли его „ученый муж среди библиотекарей, но библиотекарь среди ученых мужей“. И если для одних Мальябекки был в то время центром культурной жизни Флоренции, ученым-эрудитом, трудолюбивым библиографом и библиофилом, то для других — поводом для насмешек. Его называли книжным червем, полубезумным отшельником, библиоманом… Высмеивалась его небрежная манера одеваться, его дом, буквально заваленный книгами, его рассеянность, одиночество, вечная нехватка средств… Он дожил до восьмидесяти одного года, и всю свою личную библиотеку, состоящую из 30 тысяч томов, завещал Флоренции. Условие было одно — книги всегда будут доступны читателям. Мальябекки даже оставил небольшую ренту на содержание коллекции. С 1802 г. коллекция Мальябекки была объединена с библиотекой герцогов Тосканских. По указу герцога было предписано обязательно передавать в библиотеку экземпляр каждого издания, выпущенного в Тоскане. Сейчас библиотека является гордостью галереи Уффици».
