– И что?

– А то, что по классификации друидов и княжеской генеалогии вы – теленок, а он – дуб.

– Уволю.

– Вот это уже опасно. Объясняю: Егор Федорович Патрикеев, с которым вы уже пятнадцать лет «бодаетесь», принадлежит к древнему роду Великих литовских князей. Русские князья Каховские, Патрикеевы и Голицыны – потомки короля Гедеминаса, которые в XIV веке пришли на службу к московскому государю. Опережаю очередную вашу угрозу: герб Патрикеевых – щит и меч, поднятое забрало, стилизованное изображение дуба. Надо ли пояснять, что трактовка присловья «бодался теленок с дубом», выглядит не особенно оптимистично…

– Почему?

– Да потому, что ранги разные. Осина – дерево «крестьянское», дуб – дерево-«вождь». Осина – по друидской философии – никогда дуб не победит.

– Все равно деваться некуда. На компромисс он не пойдет. Надо бодаться.

– Я вам раньше об этом не говорил. Так, казалось – мистика. Когда я нашел в библиотеке Кембриджа старинные переводы катренов Нострадамуса, то оказалось, что староанглийский текст сопровождался изображением двух знаков кельтского письма. Дуглас Ронмо помог мне понять эту загадку: один знак означает «дуб», а другой – «осину». Помещены они таким образом, что дуб берет верх над осиной.

– Мистика. В предсказания Мишеля я еще верю. Но при чем тут древние кельты и друиды? Запомни: верх возьму я! Потому что я сильнее. Принеси-ка мне теплого молока козьего, из Калмыкии и иди встречать Ладу из Москвы. Вот вылечит она меня, и никакие деревяшки мне не указ.

– С Патрикеевым-то еще можно пободаться, а вот с Великим Мерлином…

– Так на чем мы остановились? – задумчиво спросил Бадмай Владимирович, явно расчувствовавшись от своего рассказа о любви юного калмыка к царской дочери.

– На заговоре, – ответил Юрий Федорович, не менее рассказчика увлекшийся судьбой героев минувших дней. Он сам, не отвлекая хозяина, подлил себе зеленого чая и весь обратился в слух.

– Надо сказать, что судьба благоволила Батаю. Если не считать, что она же поставила моего соотечественника перед ужасной дилеммой и обернулась кошмарными воспоминаниями до конца его дней. Думаю, умирая под пытками бандитов, требующих у него уникальную историческую драгоценность, он стоически переносил боль, полагая, что это – запоздалая кара за то, что и он косвенно принял участие в страшном злодеянии в Ипатьевском доме.

– Что ты имеешь в виду? Речь ведь у нас шла о заговоре?

– Даже попытка заговора была бы невозможной, если бы не благотворительная миссия монахинь Екатеринбургского монастыря.

– Не уловил связи, хотя слушаю внимательно. Может быть, нам стоит чередовать холодную водку с горячим чаем?

– Это только на пользу нашему здоровью. Как говорил Конфуций, вся прелесть жизни – в контрасте.

– Конфуций это точно сказал? – переспросил Командир, верной рукой наливая еще по стаканчику холодной водки. – А про маринованную черемшу он ничего не говорил?

– Ты что, – возразил вице-президент, – он же мыслитель, по всякому пустяку высказываться не станет… Итак – монастырь. Кормили государя и его семью ужасно. И монахини предложили помощь. Посредником выступил доктор Деревенько. Это врач царевича Алексея. Как-то он договорился с охраной. Монахини для конспирации приходили в мирском платье. Приносили молоко, масло, овощи. Для государя – немного табаку. Осмелев, великим княжнам стали приносить и пирожки.

Бадмай Владимирович поймал себя на том, что автоматически мнет кусочек хлеба, аккуратно отложил его в сторону и продолжил:

– Вначале у Ипатьевского дома была русская охрана, потом – интернациональная. Но специального чекистского наблюдения за домом не было. Трудно сказать, как развивались бы события, если бы не сменился комендант, который прекратил встречи монахинь с членами царской семьи и передачу им продуктов. Разрешено было носить лишь молоко. Вскоре он заметил Батая и, убедившись, что калмык очень плохо говорит по-русски, задумал сменить русский караул на интернациональный.

Мысль использовать красноармейца-калмыка возникла и у представителей другого лагеря. Однажды к Батаю, когда он уже возвращался в казарму, подошел высокий красивый юноша с офицерской выправкой. Это был Павел Воронов. Здесь мы сделаем перерыв. Я выйду переговорить по телефону, а ты пока прочти эти документы. Для связности рассказа. Потом дам их еще целую папку…

Уютный Петрозаводск медленно растаял в сизой дымке, окутавшей с утра Ивановские острова. Дольше других ориентиров за кормой яхты «Чиж» маячил отель «Карелия», стоявший почти на берегу Онежской Губы.

Интересную гипотезу предложил вчера Борис Иванович Серба: серебристые облака являются ловушками для атомов натрия и железа. Вполне научная гипотеза. Но некоторые не до конца изученные места на Земле могут служить ловушками для глинозема, окиси железа и меди, которые поставляют рубины и сапфиры.

Забудем на время про сапфиры. Рубин же хранит в себе тайны, над которыми бились многие выдающиеся умы прошлого и настоящего. Самое удивительное в рубинах – это их способность влиять на скорость протекания времени. По словам Бориса Ивановича, во время его индивидуальных экспедиций в Западную Карелию он в таких аномальных местах находил кристаллы рубинов от 3 до 30 каратов, преимущественно алого, но пару раз и розового цвета. Серба описал Чижевскому эффект, который лично наблюдал ранним утром на берегу лесного озерца.

В десяти метрах от берега, где он разбил свой лагерь, возвышалась гряда скал, у подножия которых он нашел четыре красных рубина по 30 каратов и один розовый на 40.

Это случилось вечером, когда Серба сидел у костра. Стояли белые ночи. Тишина была абсолютная. Вдруг у него возникло ощущение скованности тела. Он пытался встать, чтобы заварить вскипающий на костерке чай, но двигался, как во сне. Серба сам себе напоминал гигантского ленивца. Он медленно поднял голову (все замедленные движения и мысли той ночи ему помнились до сих пор) – в абсолютно прозрачном небе появилась светящаяся точка, которая двигалась, в отличие от него, стремительно.

Это явно был не самолет, терпящий аварию, это была комета с характерным шлейфом. Серба медленно повернул голову к большому листу бумаги – это была карта местности, положенная серой шероховатой изнанкой вверх. Минуту назад он разложил на этой карте найденные за сутки рубины. В воздухе – ни дуновения. Но камни двигались. Чем ближе была комета, тем явственнее камни группировались по определенной схеме. Они образовали ковш, напоминавший созвездие Большой Медведицы.

И что самое поразительное – чем ближе была комета, тем ярче светились рубины своим таинственным, внутренним светом… Впрочем, была еще более поразительная вещь: остановившееся время. Причем все окружающее жило по обычному времени: костер горел, вода в чайнике кипела, грибы, нанизанные на ветку, жарились. Время шло. Но для него оно остановилось…

В подборке материалов, заботливо уложенных в кожаную папку, было несколько страниц ксерокопий с архивных материалов, журнальных статей, страниц из дореволюционных изданий, а также, судя по заполненным аккуратным почерком библиографическим карточкам, из книг на русском языке, изданных в Германии и Франции в 20—30 годах XX века.

На первой библиографической карте, аккуратным почерком, был выведен заголовок данного раздела:

Принцесса. Павел Воронов.

Из воспоминаний княгини Л.Л. Васильчиковой, изданных в Берлине в 1923 году.

«На балу-приеме по случаю 300-летия Дома Романовых в мае 1913 года особенно выделялась своей красотой, кротостью и удивительно привлекательной пластикой движений одна их старших дочерей – Ольга Николаевна. К моменту торжества ей исполнилось семнадцать с половиной лет. Корсаж ее скромного, но на редкость элегантного светло-кремового платья был украшен подвесками с крупными рубинами.