– Под арестом. В интервью заявил, что рад, что его делом занимается прокуратура – дескать, его невиновность наверняка будет доказана.

– Вот люди! А наши? Только бы ими прокуратура не занялась… Так, Руслан Ахмедович, что дала мозговая атака криминалистов? Нашли что-нибудь?

– Так точно, Борис Михалыч! Нашли. Я привез итоговый документ круглого стола с изложением всех версий.

– Вот и хорошо. Искать тех, кто эти преступления совершил, будут уже другие люди – ваши бывшие коллеги из Главного следственного комитета. Свободны.

Анна Алексеевна Батюшкова, урожденная баронесса Корф, очень любила эту семейную реликвию.

В ее душе осталась воспитанная с детства любовь к российским государям, монархической идее и конкретно – к невинно и жестоко убиенным членам семьи последнего государя. Хотя она помнила, что батюшка выше ставил предыдущего императора – Александра III, считая Николая Александровича излишне упрямым и одновременно слабовольным.

А вот матушка обожала их всех, и Николая Александровича, и Александру Федоровну, в свите которой много лет была фрейлиной, и особенно цесаревича Алексея Николаевича.

У самой же Анны Алексеевны оставалось много вопросов и к последним царствующим Романовым, и к подаренной государыней книге.

Книга была выпущена очень маленьким тиражом, экземпляры можно было пересчитать по пальцам. Роскошный кожаный переплет ручной работы. По углам – четыре золотых двуглавых орла. На остальном пространстве размещены крохотные миниатюры с портретами государей, правивших Российской империей со времен Петра I, и уникальные драгоценные камни, обработанные по старинной технологии, без огранки…

Дивной красоты синие сапфиры, четыре камня по 20 каратов; четыре фиолетовых турмалина неправильной формы, тяготеющей к каплевидной. Между сапфирами и турмалинами были размещены розовые рубины вытянутой формы с легкой огранкой. Ближе к центру с каждой стороны шли по три изумруда. В центре, в обрамлении мелких бриллиантов, была помещена миниатюра, изображающая семью Романовых в Ливадии. Позади – две мраморные колонны, вдали виднеется море. Справа, на переднем плане, слегка вытянув левую ногу, опираясь на подлокотники, сидит, обернувшись на зрителя, государь Николай II. По правую руку стоит цесаревич Алексей, положив левую руку на навершие походного трона-кресла. Слева сидит государыня. На ее голове роскошная диадема, жемчужная с бриллиантами, на шее – бриллиантовое колье, а на груди – большой, в 40 каратов, рубин. Позади стоят ангелоподобные принцессы.

Интересно, что на груди каждой из них можно рассмотреть маленький рубиновый кулон. Как и большой рубин на груди императрицы – это оберег.

Анна Алексеевна помнила, сколько разговоров было… Распутин настоял, чтобы все члены императорской семьи постоянно носили на себе предмет или украшение с этим камнем. Ему видение было, что рубин предотвратит кровь. У Государя он украшал парадную шпагу…

Изначально государыня, якобы, заказала два экземпляра книги – для старших дочерей, в связи с их первым балом. Бал состоялся в конце мая, в рамках приема, устроенного в честь 300-летия Дома Романовых. Великой княжне Ольге на тот час исполнилось семнадцать с половиной.

Когда императорская семья вернулась с бала, в комнатах старших дочерей их ждали подарки от родителей – книги в кожаных переплетах с миниатюрами и драгоценными камнями.

А через несколько дней такие же книги получили княгиня Васильчикова, княгиня Патрикеева и баронесса Корф…

Согласно семейному преданию Батюшковых этот фолиант был подарен баронессе Корф самой государыней, в благодарность за заботы и бдения в отношении царевича: «Благодарю Вас и Господа, который в наше зыбкое время послал мне таких верных друзей, как вы», – якобы сказала при этом государыня. – «Ценю ваши заботы, радения, молитвы во здравие нашего сына. Примите этот скромный дар императорской семьи – не как подарок-благодарение, а как благодарность и оберег… Обращаю ваше особое внимание на рубины. Старец наказал: рубины будут хранить нас и наших близких от крови…»

«Может, оно и так», – усмехнулась Анна Алексеевна. По рассказу одного случайно выжившего участника «заговора профессора Таланцева», бежавшего впоследствии в Финляндию, выходило, что барон расстрелян не был. После залпа исполнителей он упал под тяжестью рухнувших на землю убитых, и его спустя минуты добил прикладом винтовки чекист в черной кожаной куртке и яловых сапогах. Так что вот и правда: без крови.

Матушка умерла от голода. Опять без крови.

А вот с великими княжнами вышел прокол: расстреляли их большевики, и рубины из корсетов, куда они были с другими драгоценными камнями на черный день зашиты, выковыряли.

Выходит, более всего наказ старца оказался «в руку» Анне Алексеевне.

Уж сколько в лагерях ее били, насиловали, издевались… А все жива. Вот сейчас придет домработница Люба, поможет ей исполнить все гигиенические процедуры, сварит жидкую овсянку на молоке, накормит, напоит. Жизнь продолжается. И нельзя сказать, что ей надоело жить. Устать – да, устала. Жить больно. Бывает, и противно. Но жизнь прекрасна. Даже в таком ее беспомощном состоянии. И потом, противные мелочи преходящи… Вот взять ноги: бывают судороги, и тогда больно и страшно, но они кончаются. А она, хотя и полуживой экспонат истории, но все же живой. Она почти глуха, и чтобы услышать, как дивно играл на скрипке Коган, ей пришлось вчера включить телевизор на полную мощность. Значит, вечером придет скандалить сосед, что живет за стенкой. Но ему придется скандалить с приходящей прислугой Любой, а она, слава богу, в карман за словом не полезет.

А хуже всего, когда вдруг начнет что-то дрожать в груди. Ритм биения сердца становится рваным. Врачи эту музыку называют экстрасистолой. То бьется сердце, то останавливается передохнуть. И понять его можно – столько лет колыхаться сначала в девичьей, потом в зековской, потом в старческой груди. И вот кульминация: сердце срывается с тормозов и несется вперед со скоростью курьерского. Сейчас начнется острая обжигающая боль: 140, а бывает, и 160 ударов в минуту. И боль. БОЛЬ.

Тут нужно действовать без паники: слева, на полке книжного стеллажа, стеклянная трубочка нитроглицерина, тут же таблетки обзидана – он замедлит пульс. Если две маленьких таблеточки нитроглицерина за 15 минут не помогут, а боль усилится, нужно ускорить процесс выхода из черного коридора – пару пшиков «изокета» под язык. И – терпеть. Но врачи говорят, что боль терпеть нельзя. Значит, таблетку баралгина – снять боль. Потом из-за него будет болеть желудок, но все хорошо не бывает… Если за час боль не пойдет на снижение, нужно нажать кнопку на сотовом – ей внук Любы так настроил мобильник, что она может попадать к нужным абонентам одним нажатием. Это называется «десять любимых номеров». Ей этого списка вполне хватает. Номер «скорой» там же, и Любы, и внучки татарина-дворника, что много лет хранил их семейные реликвии… А еще в лагере говорили, что все дворники – сексоты. Значит, не все. Знала она и распространенное мнение, что магометанин за русского человека каплю крови не отдаст. Сколько русских по рождению, скорее всего православных, мучили ее в жизни. А и в лагере хорошие люди были разных национальностей. Иудейка Сара Кроль из Петрозаводска спасала ее, собирая в остатки батистового носового платка иней с оконной рамы и смачивая им Анне губы, когда после очередного изнасилования вертухаями (а они почти все русские были) бывшая красавица, как она себя называла, лежала на нарах, истекая кровью, ловя ртом холодный ветер барака. Чеченка Фатима брала на себя не самые приятые, должно быть, хлопоты, связанные после таких испытаний – с личной гигиеной. Польская красавица Людвига, как и она, Анна, не раз проходившая через вертухайскую мельницу, согревала на пышной груди несколько глотков баланды в алюминиевой кружке, чтоб поддержать ее силы. А ведь тоже, хотя и христианка, но не православная… Нет, сударь вы мой, – мысленно возражала Анна неизвестному собеседнику, – люди разные, конечно, но хороших больше, и не так уж важно, какой расы человек, национальности или вероисповедания. А важно – есть у человека душа или нет… А души нет – никакой Бог не спасет. Сколько ни молись. Бог, он ведь в душе. Бог есть любовь. А что есть ненависть? Вот интересно, любви в душе у нее и сейчас было больше, чем ненависти. Была и ненависть. Но даже вспоминать о ней она не хотела.