В эти его предсмертные минуты вся семья была в сборе и ждала разрешения войти в спальню и проститься с ним.
Второй жене он тоже написал немало хороших стихов. Ее тоже звали Анной. Самое последнее звучало так:
Не может быть здесь разных мнений —
Злодейство тленно, вечен гений.
Путь дремлет меч, покой мне только снится:
В любимую всегда готов влюбиться!
Если Господь берет человека под свое покровительство, ему и будет везти. Всю жизнь. Смерти-то не избежать никому. Правда, Бог мог бы послать Мишелю смерть полегче, без боли. С другой стороны, такую смерть Всевышний дает праведникам. А был ли праведным католиком астролог Мишель Нострадамус? Вряд ли…
За те три года, что его первая семья прожила в Ажене, он сблизился с неким влиятельным лицом из ордена Святого Иоанна Иерусалимского. Этот орден еще называли орденом госпитальеров, ибо первоначально создатели ордена творили добрые дела в Госпитале Иоанна в Иерусалиме. А потом орден стали называть Мальтийским – ибо именно на этот остров орден перебрался, спасаясь от преследования неверных.
Это был христианский орден. Но если святая католическая церковь яростно преследовала братьев по вере – французов-гугенотов, исповедующих кальвинизм, то что говорить об этих странных, таинственных христианах, так не похожих по образу жизни и веры на «добрых католиков»…
О встречах Нострадамуса с рыцарем мальтийского ордена стало известно суду инквизиции в Тулузе. Мишеля предупредил епископ Жан Лотарингский. Злые языки утверждали, что небескорыстно: мальтийцы, якобы в знак дружбы и уважения, подарили епископу пять больших алых рубинов огромной ценности.
Мишель допускал, что эти слухи правдивы. Ведь и ему его друг-мальтиец преподнес в подарок огромный розовый рубин, чья ценность, даже с ювелирной точки зрения, превосходила цену рубинов епископа.
Камень нес в себе тайну. Он снимал боль. И давал мудрость, которую трудно объяснить…
Мишель крепко сжал в ладони розовый рубин. И сразу в голове просветлело, боль в горле, желудке, а последние три недели и в печени отступила. Он был не только астрологом, давно предсказавшим свою смерть, и даже день и час ее. Он был и опытнейшим врачом.
Он знал, от чего умирает. Но легче от этого знания не было. Облегчение боли в последние месяцы жизни давал лишь розовый рубин величиной с голубиное яйцо. А еще давал и мудрость, и понимание взаимосвязи событий.
Он только сейчас выстроил последовательность катренов, посвященных магическим свойствам кроваво-красного и розового корундов. Вот первый катрен:
Твой камень крайний, если ты правша,
Тот камень главный, что лежит один.
Венчает камень рукоять ковша —
Огромный бледно-розовый рубин.
Он засомневался, достаточно ли тщательно зашифровал свою мысль. Решил, что достаточно. Во всяком случае, понять его пока сможет лишь один его ученик – Андреа, молодой таинственный итальянец, ученик – по его словам – самого Бенвенуто Челлини, хотя по времени это невозможно… Хотя, что он знает о времени? Больше, чем все люди, но меньше, чем Господь.
Он вспомнил катрен, который должен идти вторым:
Его найти среди других непросто:
Таких камней всего на свете пять.
Запомни: камень сей с мизинец ростом,
Но он горяч, его непросто взять…
Розовый рубин действительно обжигал ладонь. Мишель бережно положил его на большой лист пергамента – на рукоять изображенного на нем ковша. У него были и другие камни: четыре розовых рубина и множество ярко-красных. Среди них рубин, подаренный старым мальтийцем, рыцарем чести Жерменом де Шоймером, был самым крупным…
Глава двадцатая
Олигарх
Полковник Сидоров, отец будущего олигарха, в камнях разбирался. С ростом содержимого схрона в Ярославской области росли и его познания в любимом деле. Благодаря партшколе он разбирался и в камнях преткновения (мог отличить правый уклон от левого), и в камнях за пазухой… Были в московской милиции сыскари и получше него, но начальником над ними был, однако ж, он…
Коллекционирование драгоценных камней со временем стало его любимым делом. Книги на эту тему заняли свое место на этажерке полковника Сидорова, где-то между «Далеко от Москвы» Ажаева и «Молодой гвардией» Фадеева. На Фадееве алфавит его библиотеки заканчивался. Раньше была еще книжка Емельяна Ярославского. Но после очередной партийной чистки Сидоров почистил свою библиотеку. Емельян Ярославский в связи с нечеткой идеологической ориентацией уехал в Ярославскую область и там, от греха подальше, был сожжен в печи вместе с другими буквами алфавита.
Что касается книг, то полковник Сидоров полагал: сыну Володьке десяти книг, рекомендованных партией, для образования хватит.
Сын Володька рос послушным, но тут наказ родителя нарушил: приобрел первое после долгих лет забвения и запрещения издание воспевателя крестьянской вольницы, Сергея Есенина.
Имея наследственную склонность к созданию схронов и не имея пока что других сокровищ, Владимир Михалыч в своем тайнике на чердаке многоэтажного дома на улице Серафимовича, где проживали сотрудники милиции от полковника и выше, хранил светло-зелененькое издание небольших книжек со стихами Есенина. Когда удавалось незаметно выбраться на чердак, он читал стихи Есенина и плакал.
Он всегда стыдился своей внешности. Однажды хорошенькая и сердобольная одноклассница Зина Кац сказала ему в утешение, что он похож на прекрасного русского поэта Есенина. Это запало в душу. Евреев он не любил. Даже не знал, почему. Может потому, что родитель в домашних условиях многократно высказывался о вреде, наносимом этой нацией экономике и культуре пролетарского государства… При этом он на минуту задумывался и добавлял:
– Но одного приличного еврейчика я знал. Звали его Соломон Израилевич Рутгайзер. Изумительных познаний в своей области был человек.
– Какой области? – спрашивал его сын. – Ярославской?
– Дурак, – привычно ставил сына на место Сидоров. – Не твоего ума дело.
Сидоров-старший знал, в какой области докой был старый Рутгайзер. В ювелирной. Огромных познаний был специалист Соломон. Знания его и сгубили. Он слишком много знал о «коллекциях» людей заметных и в обществе влиятельных. Знал и об источниках создания этих коллекций. Если бы Сидоров не поспособствовал перемещению ссохшегося тела Соломона из Москвы в Воркуту, это сделали бы другие коллекционеры.
Володя запомнил из того разговора, что евреи бывают хорошие и плохие, полезные и бесполезные. Но плохих и бесполезных гораздо больше…
– У тебя и глаза голубые (хотя были они скорее всего бесцветные), и волосы льняные (хотя на ощупь они были как пакля), и выражение глаз мечтательное. Как у Есенина.
Слова милой жидовочки из «7б» класса ему запомнились на всю жизнь. Так – через мифическое сходство, пришла к нему первая любовь. К Есенину.
Оказалось, что скрытный и достаточно жестокий с детских лет (например, ничего не стоило долго и старательно топить котят в неглубокой луже), Вовка Сидоров рос человеком сентиментальным.
В грустные минуты жизни он, открыв дверь на чердак умело сделанной отмычкой (руки у него были золотые), забирался в светлый угол чердака и часами читал Есенина.
Вы помните, вы все, конечно, помните,
Как я стоял, приблизившись к стене,
Взволнованно ходили вы по комнате
И что-то резкое в лицо бросали мне…
В жизни у Володьки Сидорова никакой такой романтической любви не было. Но так хотелось, чтобы была… Увы, кроме Иды, никто не говорил ему о его достоинствах. Дети часто жестоки. О недостатках Володьки – его угреватой толстой физиономии, его косолапой походке, его жестких, как пакля, волосах, его косноязычной речи и невразумительных ответах, особенно на уроках истории и литературы – дети не только не забывали, но старались при каждом удобном случае напомнить…
