— Рококо-кокотка.

— Не повезло, — шепчет Блау жене. — Мой сосед заика.

Майзель из Черновиц приехал в Вену по делам. Вечером он вознамерился пойти в театр.

— Что у вас дают сегодня? — спрашивает Майзель у кассира.

— "Что вам угодно".

— Отлично! Тогда пускай будет "Марица"!

Мориц смотрит в театре пьесу из рыцарских времен. На сцену выбегает оруженосец и кричит:

— Боевые кони поднимаются на дыбы!

— Вот это рыцарская речь! — комментирует Мориц. — Сегодня сказали бы по-простому: "Конина дорожает!"

В опере.

— Янкель, почему этот господин во фраке все время угрожает палкой той даме, что на сцене?

— Ш-ш-ш! Он ей не угрожает. Он дирижирует.

— А если не угрожает, почему она так вопит?

Известный банкир Натан крестился и принял имя Габель. Слугам он строго-настрого запретил произносить вслух свое прежнее имя.

Как-то он посылает слугу узнать, что идет вечером в драматическом театре. Слуга возвращается и докладывает:

— "Габель Мудрый"!

Курортный оркестр на открытой сцене.

— Как прекрасно они играют "Иуду Маккавея" Генделя!

— С чего вы взяли? Это же кадриль Оффенбаха!

— Ага, я сразу почувствовал, что тут что-то еврейское.

— Ваш сын, господин Кон, играет на скрипке, как второй Сарасате, — говорит учитель музыки.

Отец, со вздохом:

— Я предпочел бы, чтобы он играл на бирже, как его отец!

Во времена Бисмарка был еврей-депутат Ласкер. О нем ходила такая эпиграмма: "Семь городов спорят за честь быть местом рождения Ласкера: Шримм, Шрода, Бомст, Межерич, Кротошин, Кроянке, Филейне".

— Папа, я иду в оперу, сегодня дают "Жидовку"

— И ради этого ты бросаешь деньги на ветер? Пойди лучше к маме и посмотри на нее. И потом сам решай, стоит ли за такое еще и деньги платить.

Шиммельштейн жертвует на благотворительный базар столько денег, что аристократы-устроители вынуждены пригласить его на праздник. Супруга Шиммельштейна Флора появляется в роскошнейшем туалете — однако, к их огорчению, никто не обращает на них внимания. На следующее утро Шиммельштейн читает в светских новостях: "…Апогеем празднества было появление пышнотелой Флоры, чей тропический аромат вызвал всеобщее восхищение…"

Сияя, он говорит супруге:

— Ты будешь смеяться, Флора-лебен, но ты, наверное, слишком сильно надушилась!

Дочь старика Лакрица обручилась с господином Айзенбергером. Романтичный жених подписывается под любовными письмами по-французски: "Тоn fidèle berger" (твой верный пастушок).

Одно из таких любовных посланий попадается на глаза старому Лакрицу, и он призывает дочь к ответу:

— Пфуй! Сперва обручаешься с Айзенбергером, а теперь заводишь шашни с Фидельбергером!

Романтичная дочка:

— А солнце все ниже и ниже…

— Ну и пусть себе, — отвечает отец. — По мне, так даже ниже номинала. У меня все равно нет его акций!

Сын, получивший образование на Западе, обожает природу. С большим трудом ему удается уговорить отца пойти с ним на прогулку по городскому валу.

— Ты только взгляни, папа, как красиво там внизу!

— Чтоб тебе провалиться! — возмущается отец. — Тащишь меня сюда, наверх, только для того, чтобы я поглядел, как красиво там, внизу?

Тинкелесу нужно поехать в Париж, но он не знает ни слова по-французски.

— Да ты не волнуйся, — успокаивает его приятель, — ведь тебе надо всего-навсего добраться до кузена. Ты спросишь любого прохожего: "Pardon, Monsieur, оù est la rue de Rivoli?" Он покажет тебе жестами, и ты скажешь: "Merci, Monsieur, je sais maintenant, où est la rue de Rivoli".

Тинкелес выучивает обе фразы наизусть, но в Париже все слова у него путаются, и он спрашивает: "Pardon, Monsieur, je sais où est la rue de Rivoli" (простите, месье, я знаю, где находится улица Риволи).

"Француз" смотрит на него внимательно и говорит:

— Ну, так сделай себе из этого шабес! (Идишская пословица со значением "и много в этом толку? этого тебе хватит на субботнюю трапезу?")

Мойше и Ицик эмигрировали в Париж и решили говорить друг с другом только по-французски.

Мойше стучит в дверь.

— Qui est (кто там)? — спрашивает Ицик.

— Me, — отвечает Мойше.

— Те? — переспрашивает Ицик.

— Йе — подтверждает Мойше.

— Ну, кум арайн (тогда входи — идиш)!

Пер-Лашез — знаменитое кладбище в Париже, где похоронен, в частности, Гейне.

— Ты был в Париже? Посетил Пер-Лашез?

— Конечно! Но я протанцевал лишь парочку кругов и сразу ушел.

— Я потерял на бегах кучу денег.

— Так тебе и надо! Зачем взрослому еврею бегать? Ходи медленно.

Леви встречает в Лондоне своего старого друга Кона.

— What are you doing here (что ты здесь делаешь)? — спрашивает он его, на что Кон гордо отвечает:

— I polish up my English (шлифую мой английский).

— You’d better English up your Polish (лучше бы ты англизировал свой польский)!

Вариант.

— А зачем? Твой английский звучит вполне по-польски!

— Вы хотите поехать в Сицилию, господин Кроненгольд? Теперь, в июле? Но там же сейчас сорок градусов в тени!

— А что, мне обязательно ехать именно в эту самую Тень?

— Мориц, что вы проходили сегодня в школе?

— Учитель рассказал, что Ян Гус был сожжен в Констанце.

— Ничего удивительного. Когда мы прошлым летом отдыхали в Констанце, жара была такая, что мы тоже едва не сгорели до смерти!

— Тате-лебен, что такое "хоровое пение"?

— А ты не знаешь? Это когда поют оптом.

— Ваша дочка, господин Гольдфарб, и поет, и рисует, и сложена, как Венера, и так образованна!

Гольдфарб, с гордостью:

— А поглядели бы вы на нее, когда она на спине плавает!

Господин фон Польниц обращается к еврею Мордехаю, своей правой руке:

— Купите мне несколько красивых такс. Вот вам пятьдесят марок.

— Пятьдесят марок… — медлит Мордехай. — И вы хотите, чтобы таксы были первосортные?

— Вот вам еще двадцать.

— Так вы считаете, что семидесяти марок вполне достаточно?

— Хорошо, даю вам восемьдесят, — говорит фон Польниц, — но, по-моему, это чересчур много. Идите же, наконец!

Мордехай прячет деньги и идет к выходу, но у самой двери останавливается и спрашивает: