Кучер, "южный француз", обиженно:

— Ой, не смеши меня! Нет, я предпочитаю трефное.

Гость в ресторане:

— Телячью грудинку.

— В соусе? — спрашивает официант.

— Не смешите меня! В бюстгальтере!

Благочестивый житель местечка добровольно берет на себя роль хазана в синагоге. Поет он отвратительно. Но ни у кого не хватает смелости сказать ему об этом. Наконец за дело взялся старик Гершкович. Он приходит к хазану с парой драных башмаков и просит:

— Поставь мне новые подметки!

— Я вам что, сапожник? — презрительно отвечает тот.

— Не смеши меня! Нет, ты хазан!

Двое пассажиров сидят в купе. Поезд трогается.

— Мне кажется, мы уже тронулись.

— Ой, не смешите! Это дома вокруг поехали!

Шлойме покупает колючую проволоку.

— Это вам для ограды?

— Не смешите меня: нет, хочу связать себе майку-сеточку!

Зильберман сидит в купе; напротив него дама. Вдруг, о ужас, у него вырывается известный звук.

— Боже, какой мужик! — вскрикивает шокированная дама.

— Не смешите меня: раньше вы думали, перед вами барышня?

— Официант! Принесите мне жаркое из зайчатины. Но я бы не хотел сломать себе зуб. Вы можете гарантировать, что заяц не был застрелен дробью?

— Ой, не смешите меня! Он вскрыл себе вены.

Деловой эмигрант-еврей в Лондоне прыгает в такси и бросает водителю:

— Ватерлоо!

— Станция метро? — переспрашивает водитель.

— Не смешите меня! Нет, конечно, поле боя!

Кон в аптеке:

— Мне крысиного яду.

— Вам завернуть?

— Не смешите меня: я крыс сюда пригоню.

Лейзер приближается, нагруженный пакетами, сумками, сетками, полными туалетной бумаги. Мориц, широко раскрыв глаза:

— Великий Боже! Ты что, всю туалетную бумагу скупил?

— Не смеши меня! Я ее несу из химчистки!

В бывшей ЧССР в обязанности работника отдела кадров входило наблюдение за сотрудниками и составление на них характеристик.

Прага. Кон ходит по кладбищу и не может найти могилы своих родителей. Заметив бородатого еврея, он спрашивает его:

— Вы здешний шамес?

— Не смешите меня: я кадровик!

Царская Россия. Два еврея стоят на вокзале, где идет посадка солдат в вагоны. Один еврей говорит другому:

— Видишь солдат в обмотках? Это пехота. Их привезли из Петербурга в Варшаву. А там, видишь, солдаты в шароварах? Это казаки, их повезут из Варшавы в Петербург.

— Сколько пустых затрат! — отвечает второй еврей. — Можно было бы просто поменять им штаны. Возить форму намного дешевле, чем возить солдат!

— Ну и как ты себе это представляешь — царь каждому солдату подарит по две пары штанов? А если нет, то им, пока привезут смену, стоять в подштанниках, что ли?

В царской России служба в армии продолжалась много лет и практически означала загубленную жизнь. Правда, неразбериха и взяточничество, процветавшие в государственных ведомствах, давали возможность уклониться от военной службы.

Хаймович, озабоченно:

— Не знаю, что и делать. Надо решиться и зарегистрировать-таки сына. Но что получается: если я запишу его старше, чем он есть, и ему, упаси Бог, не удастся откупиться от службы в армии, то ему придется служить, когда он будет еще хрупким и слабым. А если записать моложе, чем он на самом деле, тогда, чего доброго, его заберут в солдаты, когда у него уже будут жена и дети!

— Может, зарегистрировать его точно в соответствии с возрастом?

— Отличная мысль! Мне это и в голову не приходило!

В местечке ждут приезда призывной комиссии. Парни евреи попрятались. Спрятался и один пожилой еврей. Какой-то парень спрашивает у него с удивлением:

— А ты чего боишься? Тебя и так в солдаты не возьмут.

— А генералы, думаешь, им не нужны?

В какие-то периоды в царской России можно было получить освобождение от военной службы, женившись до призыва. Так как еврейских мальчиков могли забрить в принудительном порядке, то евреи женили своих детей уже в нежном возрасте — пускай это и была пустая формальность.

Малыш Мойше в одной рубашонке возится в уличной грязи. Знакомый, подойдя, спрашивает строго:

— Ты почему не в хедере?

— Какой хедер? Я уже женат!

— А если ты женатый, то почему не стыдишься ходить без штанов?

— Потому что надеть нечего. Сегодня мой младший братишка женится, штаны ему для свадьбы нужны.

Царь спрашивает солдата Ивана:

— Если тебе офицер прикажет стрелять в меня, ты будешь стрелять?

— Так точно, царь батюшка!

— В меня, твоего царя?

— Приказ есть приказ, — отвечает Иван.

Царь спрашивает других солдат: все ссылаются на дисциплину. Наконец он задает свой вопрос солдату-еврею.

— Нет, ваше величество, не буду! — отвечает тот, не колеблясь.

Царь, обрадованно:

— И почему не будешь?

Солдат-еврей, мрачно:

— Потому что в этом бардаке нам опять забыли оружие выдать.

Вариант.

Стоящий на правом фланге еврей-барабанщик удивленно смотрит на царя и отвечает:

— Чем? Барабаном?

Царь спрашивает у солдата:

— Ты почему служишь в армии?

— Потому что люблю царя!

— А ты?

— Потому что люблю отечество!

— А ты? — спрашивает царь третьего солдата.

— Потому что, — мрачно отвечает Мойше, — какая-то сволочь донесла на меня рекрутской комиссии!

Еврей отличился в царской армии. Ему полагается награда: Георгиевский крест или сто рублей. Выбор за ним.

— А сколько стоит Георгиевский крест? — интересуется еврей.

— Вопрос не имеет смысла, — отвечает офицер. — Сам крест стоит, может быть, всего один рубль. Речь идет о чести.

— Ага, понимаю… — размышляет еврей. — Тогда знаете что: дайте мне девяносто девять рублей и крест.

1915 год. В варшавском трамвае сидит супружеская пара, еврей с еврейкой. Входит немецкий солдат, рука у него забинтована. Бросив на него участливый взгляд, еврейка открывает свой потертый кошелек, протягивает солдату пятьдесят копеек и говорит:

— Пан солдат, купите себе сигар!

Входит второй, тоже раненый, немецкий солдат.

— Вы такой же, как тот, вон там? — спрашивает еврейка.

— Нет, — отвечает солдат. — Тот — рядовой, а я — ефрейтор.

— Ах так, — говорит еврейка и протягивает ему целый рубль. — Вот, возьмите на сигары!

— Слушай сюда! — сердито говорит ей муж. — Если сейчас войдет генерал, я разорен!

Первая мировая война, Украина. Два еврея разговаривают о самолетах. Один задумчиво спрашивает:

— Как вообще с земли узнать, русский это самолет или немецкий?

— Очень просто, — говорит второй. — Если самолет в самом деле летает, то он немецкий.