— Поверим, — говорит судья. — А как репа оказалась в мешке?

Янкель:

— Это интересный вопрос!

Меерсон совершил кражу со взломом.

— Одного не понимаю, — говорит судья. — В той квартире повсюду лежали, прямо на виду, всякие ценные вещи. Отчего же вы взяли какое-то барахло, которое ничего не стоит?

— Ваша честь, — страдальчески произносит Меерсон, — я этого больше не выдержу. Мало того что жена меня из-за этого пилит — так теперь и вы начинаете!

В Одессе жил карманный вор, ловкость которого стала легендой. Однако если его называли — вполне уважительно — ганев, он обижался.

— Вы же так горды своим мастерством! — недоумевали люди. — Почему вы против, чтобы вас называли "ганев"?

— Ах, — печально говорил "маэстро", — сегодня титул "ганев" может присвоить себе любой жулик, который сует свои руки в чужие карманы. В том, чтобы так называться, сегодня нет никакой чести.

Варшавский еврей увидел в витрине парижского ювелира дамские часики, украшенные бриллиантами. Он попросил показать их ему и спросил:

— Сколько стоит?

— Пять тысяч франков.

— Вы сошли с ума? Я дам тысячу.

— Проваливайте отсюда!

— Вы думаете, я слепой? За ворованные часы тысячи более чем достаточно.

— Ворованные? Да вы как смеете!

— А вы посмотрите сами: вот тут, сзади, ясно написано: "Geneve". (Geneve — Женева по-французски. На идише geneve — краденое.)

Участковый судья:

— Итак, вы обвиняете Гринблата в присвоении находки?

— Что вы, ваша честь! Я только сказал: если бы Гринблат не помогал мне искать бумажник, я, может быть, сам бы его нашел!

Банкир Леви сидит в тюрьме за присвоение денег клиентов.

— Если бы об этом знал старик Леви, он бы от позора перевернулся в гробу! — говорит знакомый.

— Чепуха! Он и сам был первостатейный ганев.

— Вот именно. Он бы не вынес мысли, что самому ему такое проделать никогда не удавалось.

— Я только что застраховался от пожара, кражи и града.

— Пожар и кража — это я понимаю. Но как ты устроишь град?

Эпштейн попал за решетку. Начальник тюрьмы, человек доброжелательный, спрашивает, чем он хотел бы заниматься: делать щетки, домашние тапочки или, может быть, клеить пакеты?

Эпштейн долго размышляет, потом говорит:

— Я хотел бы торговать всем этим…

Таможенная граница.

— Что у вас в пакете?

— Корм для кроликов.

— Покажите-ка! Это же кофейные зерна! Разве кролики их едят?

— Вы думаете, не едят? Тогда они ничего не получат!

— Какой великолепный бриллиант у этого адвоката!

— Да, ты знаешь, банкир Мандельброт назначил его своим душеприказчиком, с условием, что он позаботится о достойном надгробном камне. Этот бриллиант и в самом деле достойный камень.

Грюн и Блау проходят мимо башенных часов.

— Я близорукий, — говорит Блау. — Посмотри, сколько там времени?

Грюн, бросив взгляд на часы:

— До трех пяти минут не хватает!

— Вот ганев! Только посмотрел на часы — и там уже не хватает пяти минут!

Симон и Мориц вместе были в театре. Когда они уходили, Симон дал гардеробщице двадцать пфеннигов, а Мориц — целую марку.

Ты что, с ума сошел? — спрашивает его Симон.

— Т-с-с! Смотри, какую меховую шубу она мне дала!

Абелес объявляет себя неплатежеспособным с пассивом сто тысяч марок.

— Может, предложим кредиторам соглашение на какой-нибудь процент? — спрашивает его помощник.

— Вы что, — возмущается Абелес, — хотите играть в благородство на мои деньги?

Грюн объявил себя банкротом. К нему, разъяренный, прибегает Блау:

— Меня, своего лучшего друга, ты хочешь оставить без пфенига?

— Успокойся, — говорит Грюн, — на мне ты ничего не потеряешь. Своим кредиторам я предложу тридцать процентов, а ты получишь назад свой товар. Вот он лежит, нетронутый!

— Что?! — кричит Блау. — Ты собираешься отдать мне товар? Меня одного ввести в убытки? Нет, давай и мне тридцать процентов!

Шварц, своему кассиру, с горечью:

— Вы такой рассеянный, что, наверное, способны сбежать в Америку, а кассу забыть здесь!

— Блох, ты же теперь богач! Почему ты никогда не уезжаешь в отпуск?

— Ну уж нет! Люди сразу скажут: ага, он опять сидит…

— У меня на складе лежат двести пар летних брюк, — говорит хозяин фирмы.

— Давайте отошлем их в провинцию, — предлагает управляющий.

— Но там же теперь никто их не купит.

— Почему же? Надо только правильно подойти к делу. Мы пошлем нашим клиентам пакеты с образцами, где будет указано восемь пар, а в пакет положим десять. Цену же рассчитаем так, чтобы получить свои деньги. Наши клиенты обрадуются возможности нас обмануть — и оставят пакеты у себя.

Хозяину мысль кажется отличной. Пакеты и накладные посланы.

Через неделю хозяин топает ногами на управляющего:

— Идиот, что вы натворили! Ни один клиент не оставил товар у себя, но все вернули только по восемь пар!

Натансон на бирже обращается к другу:

— Будь внимателен! Позади нас один тип, у него такой вид, будто он собирается вытащить у тебя платок из кармана.

Друг, снисходительно:

— А, пускай себе! Мы ведь тоже начинали с мелочей.

Хозяин — кассиру:

— Мне донесли, что ты воруешь деньги из моей кассы!

— А вы как хотели, — удивляется кассир, — чтобы я работал у вас кассиром, а деньги воровал у кого-то другого?

— Мой кассир, который сбежал с моей дочерью и кассой, кажется, начинает раскаиваться.

— Как, неужели он вернул деньги?

— Нет, но дочь уже вернул.

Барон (ударение, по каким-то непонятным причинам, ставится в этом слове на первый слог) — распространенная еврейская фамилия.

Обращаясь к Барону, первому директору Берлинского зимнего сада, его знакомый, финансист Эрлих, сказал язвительно:

— Кстати, вы в самом деле барон или только так называетесь?

На что Барон ответил:

— Я такой же барон, как вы — честный (Ehrlich по-немецки "честный").

Разговор на бирже:

— Вы меня надули! Мерзавец, мошенник, подонок!

— Послушайте, я не обязан это терпеть!

— Тогда делайте контрпредложение.

Хозяин выступает перед служащими:

— …Я еще раз благодарю всех вас за пожелания по случаю моего юбилея и в этот торжественный день от всей души дарю вам все, что вы у меня за эти годы украли.