«Мы целовались тут пять лет назад…» Мы целовались тут пять лет назад, и пялился какой-то азиат на нас с тобой — целующихся — тупо и похотливо, что поделать — хам! Прожекторы ночного дискоклуба гуляли по зеленым облакам. Тогда мне было восемнадцать лет, я пьяный был, я нес изящный бред, на фоне безупречного заката шатался — полыхали облака — и материл придурка азиата, сжав кулаки в карманах пиджака. Где ты, где азиат, где тот пиджак? Но верю, на горе засвищет рак, и заново былое повторится. Я, детка, обниму тебя, и вот, прожекторы осветят наши лица. И снова: что ты смотришь, идиот? А ты опять же преградишь мне путь, ты закричишь, ты кинешься на грудь, ты привезешь меня в свою общагу. Смахнешь рукою крошки со стола. Я выпью и на пять минут прилягу, потом проснусь: ан жизнь моя прошла. 1999 «Ты почему-то покраснела…» Ты почему-то покраснела, а я черемухи нарвал, ты целоваться не умела, но я тебя поцеловал. Ребята в сквере водку пили, играли в свару и буру, крутили Токарева Вилли и матерились на ветру. Такой покой в волнах эфира, ну, а пока не льется кровь, нет ничего уместней, Ира, чем настоящая любовь. 1999 «Я помню всё, хоть многое забыл…» Я помню всё, хоть многое забыл — разболтанную школьную ватагу. Мы к Первомаю замутили брагу, я из канистры первым пригубил. Я помню час, когда ногами нас за хамство избивали демонстранты, и музыку, и розовые банты. Но раньше было лучше, чем сейчас. По-доброму, с улыбкой, как во сне: и чудом не потухла папироска, и мы лежим на площади Свердловска, где памятник поставят только мне. 1999 Романс Мотив неволи и тоски — откуда это? Осень, что ли? Звучит и давит на виски мотив тоски, мотив неволи. Всегда тоскует человек, но иногда тоскует очень, как будто он тагильский зек, как, ивдельский разнорабочий. В осенний вечер, проглотив стакан плохого алкоголя, сидит и слушает мотив, мотив тоски, мотив неволи. Мотив умолкнет, схлынет мрак, как бы конкретно ни мутило. Но надо, чтобы на крайняк у человека что-то было. Есть у меня дружок Вано и адресок его жиганский, ширяться дурью, пить вино в поселок покачу цыганский. В реальный табор пить вино — Конечно, это театрально, и театрально, и смешно, но упоительно-печально. Конечно же, давным-давно, давным-давно не те цыганы. Я представляю все равно гитары, песни и туманы. И от подобных перспектив на случай абсолютной боли не слишком тягостен мотив, мотив тоски, мотив неволи. 1999 «Музыка жила во мне…»
Музыка жила во мне, никогда не умолкала, но особенно во сне эта музыка играла. Словно маленький скрипач, скрипача того навроде, что играет, неудач — ник, в подземном переходе. В переходе я иду — руки в брюки, кепка в клетку — и бросаю на ходу этой музыке монетку. Эта музыка в душе заиграла много позже — до нее была уже музыка, играла тоже. Словно спившийся трубач похоронного набора, что шагает мимо прач — чечной, гаража, забора. На гараж, молокосос, я залез, сижу, свалиться не боюсь, в футболке «КРОСС», привезенной из столицы. 1999 «Надиктуй мне стихи о любви…» Надиктуй мне стихи о любви, хоть немного душой покриви, мое сердце холодное, злое неожиданной строчкой взорви. Расскажи мне простые слова, чтобы кругом пошла голова. В мокром парке башками седыми, улыбаясь, качает братва. Удивляются: сколь тебе лет? Ты, братишка, в натуре поэт. Это все приключилось с тобою, и цены твоей повести нет. Улыбаюсь, уделав стакан за удачу, и прячу в карман, пожимаю рабочие руки, уплываю, качаясь в туман. Расставляю все точки на «ё». Мне в аду полыхать за враньё, но в раю уготовано место вам — за веру в призванье моё. 1999 вернуться Александр Верников — екатеринбургский писатель, поэт и переводчик (род. в 1962 г. в г. Серов Свердловской области). |
