«Оркестр играет на трубе…» Оркестр играет на трубе. И ты идешь почти вслепую от пункта А до пункта Б под мрачную и духовую. Тюрьма стеной окружена, и гражданам свободной воли оттуда музыка слышна. И ты поморщился от боли. А ты по холоду идешь в пальто осеннем нараспашку. Ты папиросу достаешь и хмуро делаешь затяжку. Но снова ухает труба, всё рассыпается на части от пункта Б до пункта А. И ты поморщился от счастья. Как будто только что убёг, зарезал суку в коридоре. Вэвэшник выстрелил в висок, и ты лежишь на косогоре. И путь-дорога далека. И пахнет прелою листвою. И пролетают облака над непокрытой головою. 1998 «Мотивы, знакомые с детства…» Мотивы, знакомые с детства, про алое пламя зари, про гибель про цели и средства, про Родину, черт побери. Опять выползают на сушу, маячат в трамвайном окне. Спаси мою бедную душу и память оставь обо мне. Чтоб жили по вечному праву все те, кто для жизни рожден, вали меня навзничь в канаву, омой мое сердце дождем. Так зелено и бестолково, но так хорошо, твою мать, как будто последнее слово мне сволочи дали сказать. 1998 «Пройди по улице с небритой физиономией…» Пройди по улице с небритой физиономией сам-друг, нет-нет, наткнешься на открытый канализационный люк. А ну-ка глянь туда, там тоже расположилась жизнь со всем хозяйством: три-четыре рожи пьют спирт, дебильные совсем. И некий сдвиг на этих лицах опасным сходством поразит с тем, что тебе ночами снится, что за спиной твоей стоит. …Создай, и все переиначат. Найдут добро, отыщут зло. Как под землей живут и плачут, Как в небе тихо и светло! 1998 «Спит мое детство, положило ручку…» Спит мое детство, положило ручку, ах, да под щечку. А я ищу фломастер, авторучку — поставить точку под повестью, романом и поэмой, или сонетом. Зачем твой сон не стал моею темой? Там за рассветом идет рассвет. И бабочки летают. Они летают. И ни хрена они не понимают, что умирают. Возможно, впрочем, ты уже допетрил, лизнув губою травинку — с ними музыка и ветер. А смерть — с тобою. Тогда твой сон трагически окрашен таким предметом: ты навсегда бессилен, но бесстрашен. С сачком при этом. 1998 «Флаги красн., скамейки — синие…»
Флаги красн., скамейки — синие. Среди говора свердловского пили пиво в парке имени Маяковского. Где качели с каруселями, мотодромы с автодромами — мы на корточки присели, мы любовались панорамою. Хорошо живет провинция, четырьмя горит закатами. Прут в обнимку с выпускницами ардаки с Маратами. Времена большие, прочные. Только чей-то локоточек пошатнул часы песочные. Эх, посыпался песочек. Мотодромы с автодромами закрутились-завертелись. На десятом обороте к черту втулки разлетелись. Ты меня люби, красавица, скоро время вовсе кончится, и уже сегодня, кажется, жить не хочется. 1998 «Ни разу не заглянула ни…» Ни разу не заглянула ни в одну мою тетрадь. Тебе уже вставать, а мне пора ложиться спать. А то б взяла стишок, и так сказала мне: дурак, тут что-то очень Пастернак, фигня, короче, мрак. А я из всех удач и бед за то тебя любил, что полюбил в пятнадцать лет, и невзначай отбил у Гриши Штопорова, у комсорга школы, блин. Я, представляющий шпану Спортсмен-полудебил. Зачем тогда он не припер меня к стене, мой свет? Он точно знал, что я боксер. А я поэт, поэт. 1998 «В безответственные семнадцать…» В безответственные семнадцать, только приняли в батальон, громко рявкаешь: рад стараться! Смотрит пристально Аполлон. Ну-ка, ты, забобень хореем. Ну-ка, где тут у вас нужник? Все умеем да разумеем, слышим музыку каждый миг. Музыкальной неразберихой било фраера по ушам. Эта музыка станет тихой, тихой-тихой та-ра-ра-рам. Спотыкаюсь на ровном месте, беспокоен и тороплив: мы с тобою погибнем вместе, я держусь за простой мотив. Это скрипочка злая-злая на плече нарыдалась всласть, это частная жизнь простая с вечной музыкой обнялась. Это в частности, ну а в целом — оказалось, всерьез игра. Было синим, а стало белым, белым-белым та-ра-ра-ра. 1998 |
