Маруся дома говорит:

На хрена ты туфлю-то левую эту приволок?

Может, — говорю, — объявление насчет ее подать?

- Как, — говорит, — ты объявление писать будешь? Дорогой товарищ, который вчера бабе морду пил, а она вам! Зайдите, туфлю возьмите. Так он приедет и тебе в морду насует! Сам же говоришь — у него по быстро! Скажет, чтоб неповадно было туфли воровать!

Конечно, Маруся права. Какое там объявление — хорошо еще он адреса нашего не знает!

Единственное, что меня утешает, что у людей несчастья еще и похуже моих. Взять хоть собаковода! А все из-за этого сукиного сына! Из-за Степы! Вот где собака зарыта! Ну, вот не приволок бы он вчера туфлю, у меня и с давлением все бы в порядке было. Уж про этого собаковода, про Лайму его, эту Вайкуле, я вообще молчу! Вон уже сипеть начинает! Гулять он, сукин сын, хочет! Гулять! Скотина бесконвойная!

На сегодняшний день я завидую алкашам. Как увижу — идет тепленький, так мне сразу за человека радостно. Алкаш — самое благоустроенное существо на свете. (Или даже вещество, если норма превышена.) Бутылку принял, и на ближайшие четыре часа все проблемы сняты. Ничто его, кроме него самого, не колышет. И здоровье у него отменное — ничего не болит, потому что водка — самая лучшая анестезия, и насчет политики ему до лампочки, и так называемая общечеловеческая мораль или другие выдумки цивилизации, вроде правил приличия, ему безразличны. Он не страдает. Он как йог в нирване.

Разумеется, затем наступает похмелье! Вот с этим нужно категорически бороться! И настоящий алкаш обязательно похмелье победит. Уж чтобы алкаш на опохмелку не нашел? Мы что, не в России живем? Этого быть не может. Отвечаю как профессионал! Этого быть не может в нашем замечательном Отечестве!

Для алкоголика главное — не терять форму, не поддаваться на уговоры близких и домочадцев. Как поддался — все! Возвращаешься в круг привычных проблем и страданий. И все, до чего прежде ты был индифферентен, теперь тебя царапает!

Я, грешный человек, пошел на поводу у Маруси, проявил слабину и подшился. И все вокруг меня снова наполнилось тем, на что человек выпивший и внимания не обращает.

Во-первых, сокрушительно пошатнулось здоровье. Может, конечно, оно и прежде шаталось, но я этого не замечал, так как алкоголь меня обезбаливал, а тут и почки, и печень, и подагра, и простатит... и даже-зубы. Да что там зубы! Даже Степа, уж на что боец и моя гордость, состарился. А самое главное — мир утратил краски! Все стало серым и невеселым! Утрачен вкус и аромат бытия... Хотя вот насчет аромата, то есть обоняния, я бы этого, пожалуй, не сказал.

Позавчера, совершенно печальный, потому что абсолютно трезвый, без следов алкоголя в крови (даже под капельницами полежал), направился к дочери на день рожденья! Совсем недавно это было событие, которое отмечал я не меньше трех дней с занесением в протоколы и с посещением вытрезвителя.

Было что вспомнить. Теперь этот праздник — словно посещение могил родителей. Сплошная печаль.

Посадил Степу в сумочку. Он у меня к сумочке приучен, иначе в метро не пускают. Специальная такая сумочка. Только сумочку открываю, в смысле «гулять», Степа туда — скок. Я молнию застегиваю и чинно следую через турникет. И кому какое дело, что у меня там? Может, я в баню иду! В сауну.

Туда доехали нормально. В гостях всеобщая радость — папочка трезвый!

А я как на Голгофе. Так, салатик поковырял, запитое чуть-чуть... и все. Чайку попил, очень даже равнодушно, и без всякого интереса — домой.

Зато Степа будто с ума сошел. Все ведь, паразит, жрал. Все буквально! Включая соленые огурцы и торт «Наполеон». Ну, «Наполеон»-то ладно, там все-таки молочные продукты. Но чтобы собака жрала соленые огурцы! И главное дело, даже урчит, когда их хрумкает. До того нажрался, как барабан сделался, еле в сумочку влез.

Я в метро турникет преодолел. Сел на места для инвалидов, с краешку, сумочку рядом на пол поставил, газетку развернул. Нам ехать далеко. Тут вваливается молодежная компания. Орут, хохочут. Ну, а Степа в сумочке сидит. Спит. Укачало его.

Молодежь вопит... Я газету читаю. И вдруг от пола поднимается густое облако вони! Ну такая вонь — хоть умирай! И волна за волной, еще и еще... Ясное дело: Степа старается! Буквально дышать нечем.

Молодежь утихла. Стоят, глазами хлопают, друг на друга подозрительно поглядывают. И на лицах вопрос и полное недоумение. Никогда в жизни я так внимательно газету не читал. Но это не финал.

Домой пришли. Степа — нырк под кровать. А я теперь, как подшился, стал бессонницей страдать.

Спасибо, способ мне тут один кореш сказал. Раздеваешься догола. И без майки, без трусов, лежишь, пока не замерзнешь. Потом быстро под одеяло, и в момент согревания засыпаешь. Я догола разделся, окно открыл, благо Маруся у дочки осталась. А то она этого не любит! Все простудиться боится! Ну и уснул, естественно.

Просыпаюсь — мало что вонь! Около меня, обнаженного, мокро и нагажено...

И вот по сегодняшний день я теряюсь в догадках. То ли мне Степа удружил с обжорства, то ли это мой собственный организм настолько ослабел, что я себя уже во сне не контролирую. А что? Очень может быть. Это раньше я был несокрушимый по здоровью алкаш, а теперь я подшитый неврастеник. Вполне могло здоровье до такой степени пошатнуться.

В семь утра в воскресенье «музыкальный момент» по мобильнику — мне недавно всучили на работе. Уж как я ни упирался — воткнули. Мне мобильный телефон категорически не нужен! Со школьных времен я усвоил правило: вырвался за стены родного учреждения, хоть бы это и школа, все равно, и чтобы через полторы минуты ни одна собака тебя ни найти, ни догнать не могла. Все! Умер! Испарился! В космос улетел!

Если мне надо — я всегда найду способ позвонить, сам оставаясь и телесно, и душевно недосягаемым. Раньше как было хорошо — кругом телефоны-автоматы. А теперь они умирают, как динозавры — медленно и благородно. Сначала перейдя на таксокарты (те проваливаются, как когда-то пятиалтынные монетки, только стоят не сравнить как дороже), и вскоре и совсем, видно, исчезнут. Раньше какая благодать — кругом телефонные будки. Стекла, бывало, если не выбиты, зимой замерзнут — интим, можно сказать. А летом счастливчик в будке орет, а вся улица сопереживает!

У телефонов очереди, в очередях барышни, две копейки («семишник», по словарю В. Даля, теперь и слова-то такого не знают!), опять-таки как необходимый атрибут телефонного звонка по автомату — замечательный повод для знакомства... Или, например, звонит Фаине Раневской домой какая-то умалишенная поклонница и дудит, и дудит. Великая актриса послушала-послушала и говорит:

— Спасибо, вам милочка! Спасибо, дорогая! Но извините меня, я из автомата говорю, а тут очередь большая, перед людьми неудобно! — И трубку повесила... Изящно и мило!

А при мобильнике сколько не ври, что, мол, аккумулятор сел, а все равно не верят. И достают тебя где угодно.

— Вы почему трубку не берете?!

— В сортире сижу!

— Это не отговорка!

А в театре, особенно в опере, какая прелесть! Не успеют занавес поднять... «Кармен! Мы стоим пред тобой!» А в зале сплошной Моцарт — в мобильнике, - сороковая симфония в джазовом переложении.

«Але! Але! Перезвоните! Нет, не могу говорить! И театре сижу!» А через минуту опять... «Але, Але!» И опять...

Тут, можно сказать, «Паду ли я, стрелой пронзенный?!» А этот «Але!Але!» Так и хочется его по башке, и по громкой связи, и по центральному телевидению, и на всю планету: «Кто еще не знает, что этот придурок “замобиленный” в театре сидит?!».

Вообще я бы приравнял телефонные переговоры в общественном месте по степени опасности не к курению в метро, а хуже! К отправлению личных нужд на общественные газоны! А то орет кто-то в автобусе какой-нибудь Клаве, а все вынуждены слушать про его эмоции... Про то, как вчера они с Лехой на тусовке заторчали и зависли... И только вот этот единственный случай, пожалуй, существование мобиль ной связи оправдывает.