Эту «Урюпинскую оду» в субботнем выпуске «Светской хроники» по телевидению цитировали и приводили избранные места.

Сорвав аплодисменты, я угнездился за столом и тут же обнаружил рядом с собою барышню. Довольно симпатичную. Очень стройную. В черном брючном костюме и целомудренной белой блузочке. В барышне я с большим удивлением узнал отработавшую свой номер стриптизершу.

Она была взволнована не меньше того утреннего батюшки.

— Это действительно вы? — сказала она, трогая меня за рукав пиджака и проникновенно заглядывая мне в глаза. — Боже мой! Я же вашими книгами зачитывалась!

Господи! Да что же это я такое написал?! Что ж это за книжки такие, что и священнику, и барышне из стриптиза годятся?!

В ресторане Союза писателей подрались два прозаика, два Валерия — Валерий Мусаханов и Валерий Попов. С чего они подрались, теперь уже забылось. Но как говорил свидетель, участник и, отчасти, причина потасовки Михаил Глинка, «все было принципиально!» Черный, как сапожная щетка, тат^[1], то есть человек кавказского темперамента и романтических южных представлений о чести мужчины, хватанувший на зоне, где оказался в ранней юности, «понятий», Валера Мусаханов, как петух, налетел на огромного, накачанного и крепкого Попова. Чем кончилась драка, неизвестно, но Мусаханов, раздувая ноздри и тараща огромные черные глаза, клокотал: «Он же профессионал! Он же профессиональный боксер!». Что, безусловно, увеличивало его славу в глазах писательской молодежи.

Старшая же часть писательской организации в лице отцов-основателей из числа первых комсомольцев думала иначе. Драку, как метод выяснения отношений, они отрицали категорически, предпочитая иные формы не только в диспутах, но и в спорте.

Так, особым почетом в союзе пользовался бильярд. Тут были свои герои и свои чемпионы. Легендарная слава биллиардиста овевала старенького Соломона Борисовича Фогельсона. Вся страна распевала его песни из «Человека-амфибии», из «Небесного тихохода» и других популярнейших кинофильмов, грохотали по радио его «Матросские ночи», «Белокрылые чайки» и еще несколько десятков песен, но распевавшие его песни на всех вечеринках граждане вряд-ли помнили имя и фамилию поэта-песенника. Здесь же, в бильярдной, слава его гремела. «Вот погодите, — частенько говаривали обиженные проигравшие, — вот придет Фогельсон... Он вам объяснит, что почем и за сколько...» Лев бильярдного стола и виртуоз кия внешность имел обманчивую. Худенький и тихенький, он пришлепывал в традиционных летних сандаликах в бильярдную, присматривался, прищуривался... Он никогда никого не обижал, нахамить не мог, но вот когда видел какого-нибудь чванливого мэтра или забредшего в ресторан союза большого начальника из любого ведомства, то брал в склеротические ручки бильярдный кий и превращал его в орудие возмездия. Привстав на цыпочки и оправив па носу очки, Фогельсон устраивал Бородинскую битву, плавно перетекавшую в Варфоломеевскую ночь... Выигранные суммы, как правило, оставались тут же, неподалеку, у стойки бара в ресторане.

После драки Мусаханова с Поповым Союз писателей долго гудел, как растревоженный курятник. Особенно клокотала бильярдная...

Я шел по коридору мимо раздевалки, а впереди двигался из ресторана Соломон Борисович под руку

о каким-то литератором, похожим на него, как отражение в зеркале. До меня доносились фразы горячего разговора.

— Слушайте! Такая была драка! Такая драка! Этот Попов! И этот Мусаханов...

— Что вы говорите!

— Вот именно!

— Но слушайте, какая драка?.. Мусаханов же — еврей!

— Все раньше так думали! Уже — нет!

— Але! Борис! Это Валерий Мусаханов! Не знаешь, где можно саблю или сабли купить?

— В каком смысле? В спортивном магазине. Там шпаги, рапиры, эспадроны и кто их знает еще что, я в фехтовании ничего не понимаю!

— Да нет, в том-то и дело, что сабля нужна настоящая! Позвонила жена Васи Лебедева. Чуть не плачет. Купили ковер. И Вася приказал ей саблю раздобыть, чтобы на ковре висела. Ты ж понимаешь! Ковер — сабля! В общем, стакан — лимон! А она женщина тихая, что делать не знает. Плачет. Вася — супруг строгий...

Поначалу в формулу «строгий супруг», казалось, поверить было невозможно. Но по размышлении и такое допускалось.

Вася, впоследствии Василий Алексеевич Лебедев, не только в биографии, но и в характере, и даже во внешности, в поведении, состоял из неких взаимоисключений и противоречий.

Еще в бытность его членом литобъединения при «Звезде» рассказал он мне, что его родители, «оголтелые», как он говорил, коммунисты, оба — борцы революции (отец вроде бы первый секретарь какого-то обкома партии), из обыкновенного человеческого сострадания приютили, устроив кухаркой и домработницей, умиравшую с голоду монахиню из разогнанного монастыря. Собственно, ее взяли еще и потому, что родился Вася — потребовалась нянька. Произошло это в 1934 году. А в 1937-м, приснопоминаемом, Васиных родителей, именно как партийную элиту, репрессировали, и остался он сиротой на руках V монахини. Она заменила ему родителей. Вырастила, выкормила... Даже пионерский галстук из какой-то своей тряпки кроила...