— Пошутил! Хотела бы я, чтобы это была шутка! Но ты не шутил, Герберт Смит, ты говорил серьезно. Ты хотел сказать мне самую большую гадость, какую мог придумать. Есть только одна вещь хуже этого, — что же, ты бы уж заодно сказал и ее своей жене!
— Я ведь извинился. — Он встал и смотрел на нее, бормоча, что хватил через край, что очень сожалеет…
— Да, и я тоже сожалею, — промолвила она с горечью. — Не знала я, что ты способен подумать обо мне такую гадость. Знаю, знаю, это вырвалось у тебя нечаянно, и теперь ты жалеешь. Но у тебя и мысли такой не должно было быть, тогда нечему было бы вырываться. Вот что мне обидно.
— В конце концов ты же назвала меня сегодня раз десять и скрягой и крохобором, — неуверенно напомнил он ей.
— Ну, это другое дело, ты сам отлично понимаешь.
— Нет. Но если ты так думаешь, то прости меня, Эди, — вот все, что я могу сказать.
Раньше, чем он успел договорить, она вышла, демонстративно хлопнув дверью. Через несколько секунд ее уже не было в доме.
Мистер Смит, глубоко расстроенный, вернулся в свое кресло у камина. Больше всего на свете он не любил ссориться с женой, а сегодняшняя их ссора была, по всей видимости, очень серьезной. Он понимал, что эту обиду не так-то легко загладить. Если бы его жена никогда не брала в рот хмельного, она не придала бы его замечанию никакого значения. Но Эди любила выпить рюмку-другую, особенно в компании, и сама хорошо знала за собой эту слабость. Если бы мистер Смит думал целые месяцы, он не мог бы придумать ничего обиднее для нее, чем эти слова. Он все еще раскаивался в них, но где-то в уголке души таилась невольная гордость, что стрела так метко попала в цель.
«А здорово это ее задело», — посмеивался он про себя, в то время как другая часть его души, та, которой он любил жену и добровольно покорялся ей, полна была сокрушения и раскаяния.
Мистер Смит редко бранился, но сейчас он тихонько обзывал Фреда Митти всеми бранными словами, какие ему были известны. Если бы не Митти, их ссора не приняла бы такой скверный оборот. Между ними и раньше бывали небольшие стычки из-за денег, как у всех супружеских пар, когда один из супругов бережлив, а другой склонен к мотовству. Сегодня стычка была чуточку серьезнее обычного, потому, вероятно, что известие о прибавке поощрило страсть миссис Смит тратить деньги, а в нем укрепило решимость копить их. Но и тут не обошлось без Митти и его жены, ибо все началось с того, что мистеру Смиту попался на глаза счет от Сорли на три фунта пятнадцать шиллингов, которые жена не уплатила и уплатить не могла, а виноваты были эти обжоры и пьяницы Митти и их веселые приятели. Мистер Смит не видел, чем их угощали, потому что, предупрежденный вовремя об их визите, он сбегал из дому: раз ходил слушать «Мессию», а раз — играть в вист у Сондерса. Оба раза он, как человек миролюбивый, постарался вернуться домой как можно позже, чтобы не застать Митти и Ко. Он ни минуты не верил, что жена особенно дорожит этой компанией. Просто, так как он ворчал и неохотно раскошеливался на угощение для них, она, в пику ему и чтобы доказать свою независимость, стояла за них горой. С ней это бывает, если подойдешь к ней не так, как надо. И вот уже недели две мистер Смит твердил себе, что, раз ему хочется в семье мира и спокойствия, не стоит воевать и выяснять, кто из них кем командует.
Пятнадцатиминутные размышления об этом привели его в такое уныние, что, если бы жена ушла не к Митти, он помчался бы за нею, вызвал ее и попробовал на пути домой умилостивить ее… Но и у него была своя гордость, и эта гордость не позволяла ему идти за женой к Митти. Он решил не думать больше об этой злосчастной истории. Закурил трубку, взял вечернюю газету. Но в газете не было ничего интересного, ничего такого, чего он не читал бы уже много раз раньше. Он прибегнул к радио, но первая же станция угостила его докладом о современной скульптуре, который читал какой-то молодой человек, видимо, очень утомленный. Неудовлетворенный им, мистер Смит перешел к другой станции, передававшей итальянскую комедию. Персонажи ее, кажется, и сами веселились изрядно и веселили публику, которая хохотала и беспрестанно хлопала. Но мистеру Смиту было не до того, и он находил, что остроты не так уж смешны, а певцы не заслуживают аплодисментов, которыми их награждали. «Перестарались», — пробурчал он сердито в репродуктор, а тот в ответ бомбардировал его новым залпом металлического смеха и рукоплесканий. Но сила была на стороне мистера Смита: одно движение руки — и все Пьерро и их гогочущие приятели будут тотчас изгнаны, принуждены замолчать. Мистер Смит поспешил сделать это, и репродуктор тотчас стал просто пустой и безмолвной трубкой. Где-то валялась книга, взятая из городской библиотеки. Вспомнив о ней, мистер Смит с горя разыскал ее и принялся за чтение. Это были воспоминания (под названием «Годы пения») знаменитой сопрано, Реджины Сэрсбери, которую он слышал когда-то, много лет назад. Библиотекарша очень хвалила книгу со слов своей сестры, которая берет уроки пения и уже имела два-три ангажемента. Но пока книга не очень заинтересовала мистера Смита. Он был не большой охотник до чтения, один из тех читателей, которые в библиотеке рассматривают книгу на расстоянии вытянутой руки, весьма недоверчиво, как будто ожидая, что вот-вот какая-нибудь фраза с грохотом взорвется. Пожалуй, ни один читатель библиотеки не вернул недочитанными столько книг, сколько мистер Смит. Но все же он любил, чтобы дома всегда имелась какая-нибудь книга, и бывал очень доволен, когда его заставали за чтением.
Вошла Эдна, стаскивая на ходу берет, как всегда, суетливо и запыхавшись. Отец знал, что не пройдет и пяти минут, как она станет совершенно иная, томная, вялая, безучастная, словно ей дома все надоело. Мистера Смита это раздражало, несмотря на то что он нежно любил дочь.
— А мама где?
— Мама ушла.
— Ушла? Куда? Она говорила, что сегодня вечером никуда не пойдет.
— Куда она ушла, это не важно, а вот я хотел бы знать, где была ты, — ответил мистер Смит довольно сурово, глядя на нее поверх очков.
Эдна не стала раздумывать над логикой этого заявления, а если и стала, то, во всяком случае, воздержалась от замечания. Она была еще так молода, что признавала за родителями право на такой тон.
— Ходила в кино. На первый сеанс, — пояснила она.
— Опять! Удивляюсь, как это ты еще не поселилась в кино! На этой неделе ты уже ходила, да? Я так и думал. И конечно, захочешь пойти опять в субботу. Значит, три раза на одной неделе… три раза! Опять истратила девять пенсов. Кто их тебе дал?
— Мама. — У Эдны был немного смущенный вид. Заметив это, отец немедленно сделал ложный вывод, что Эдне велено ничего не говорить ему об этом внеплановом посещении кино, и она только сейчас сообразила, что наделала. На самом же деле смущение Эдны объяснялось не тем, что она истратила лишние девять пенсов, а тем, что деньги остались у нее в кармане, ибо ее сегодня повел в кино некий Гарри Гибсон, знакомый одного приятеля Минни Уотсон. Родители Гарри полагали, что он в этот день и час находится в вечерней школе.
Мистер Смит зловеще кивнул и поджал губы.
— Об этом придется поговорить, Эдна. Когда я позволил тебе поступить в обученье к модистке, я не давал согласия на то, чтобы ты каждый вечер ходила в кино.
— Я хожу вовсе не каждый вечер, ты это отлично знаешь. Иногда я за всю неделю бываю там только раз.
— Удивительное дело — я что-то не припомню таких недель, — сказал мистер Смит с тонкой иронией. — Не говоря уже о лишних расходах, я недоволен твоими хождениями в кино. От них только один вред. Не спорю, девушке надо развлекаться, — продолжал он, впадая в тон благородной и широкой терпимости, к которому так любят прибегать все родители, учителя, священники и другие проповедники морали. — Я сам изредка бываю в кино. Но одно дело ходить туда изредка, другое — жить фильмами. Они учат тебя одним только глупостям. Набивают тебе голову превратными понятиями. Почему ты никогда не посидишь за книгой? — Он указал на свою. — Читай понемножку, это тебя займет, и попутно узнаешь кое-что о жизни. Вот хотя бы книга, которую я читаю, «Годы пения» госпожи Реджины Сэрсбери, — из нее узнаешь кое-что полезное о… гм… музыкальной карьере.
