Тарджис медленно, неохотно надел пальто, старательно и долго застегивал его, возясь с каждой пуговицей. Проделывая все это, он не отводил глаз от Лины, не зная, как сказать ей о том, что у него на душе.

Лина тоже словно призадумалась.

— Послушайте, — воскликнула она вдруг, — были вы на этой неделе в «Колладиуме»? Нет? Ну, и я не была и хочу пойти. Но я терпеть не могу ходить одна. Если я достану завтра два места на первый сеанс, вы пойдете со мной? Я могу сходить днем за билетами. Надо же разменять эти двенадцать фунтов.

Она еще спрашивает, пойдет ли он! Господи!

— Вот и отлично, — продолжала Лина, провожая его к двери. — Слушайте, я вам позвоню в контору, если достану билеты, и мы уговоримся, где встретиться.

Они стояли уже у дверей, и Тарджис все еще держал руку Лины, словно собирался пожать ее, но забыл. Он тщетно пытался подыскать несколько приличествующих случаю фраз. Он не только держал ее руку, но невольно тянул ее к себе, так что расстояние между ним и Линой все уменьшалось. Лина наконец потеряла терпение.

— Никак не пойму, что вы хотите сказать, — объявила она. — Лучше уж не трудитесь. И уходите, пока не вернулась моя горничная. Завтра я вам позвоню. Да не дрожите же так, глупый мальчик! Ну, вот вам! — Наклонясь, она положила руки ему на плечи, быстро поцеловала его в губы и, со смехом отступив, захлопнула дверь перед его носом.

Тарджис постоял, жадно глядя на дверь, тяжело перевел дух и стал спускаться вниз, опьяненный, как человек, только что переживший сказку «Тысячи и одной ночи». Он дошел пешком до Килберна, там сел в автобус № 31, который довез его почти до самого дома. Туман был не очень густой, но отвратительно сырой. Вокруг Тарджиса все дрожали, кашляли, утирали слезившиеся глаза и сморкались. Но он ничего не замечал. Когда он сидел в автобусе, глядя куда-то в пространство, и когда потом шагал по грязным улицам, его согревал внутренний жар и тешила вереница радужных видений, которые рисовала ему фантазия.

Проснувшись поутру, он тотчас вспомнил о своей чудесной тайне и встал совсем другим человеком, не похожим на того Тарджиса, который так часто раньше с трудом продирал глаза в этой самой тесной комнатке. Сейчас это был человек, которого поцеловала накануне мисс Лина Голспи, человек, которому она обещала сегодня позвонить по телефону и сегодня же вечером пойти с ним в «Колладиум». Он вскочил с постели и немедленно вошел в роль этого нового, замечательного человека. Тот факт, что он сохранил внешний облик прежнего Тарджиса, не испытавшего в жизни ничего необыкновенного, делал все еще более удивительным.

— Честное слово, опять дождь! — сказала миссис Пелумптон, ставя перед ним завтрак. — Хорошо тем, кто в такую погоду может сидеть дома! Эдгар ушел вот уж два часа назад, а на его станции, наверное, здорово холодно.

— Да, наверное, миссис Пелумптон, — сочувственно подтвердил Тарджис. — Бедный Эдгар!

Ему и в самом деле было жаль Эдгара. Его никогда не поцелует такая девушка, как Лина Голспи, хоть проживи он на свете тысячу лет. Бедный Эдгар!

Шаркая туфлями, вошел старик Пелумптон, неумытый, с синим от холода носом, с засаленным шарфом на шее. Тарджис не раз видел его таким, но сегодня это непривлекательное зрелище возмущало его. Если бы Лина Голспи знала, что ему приходится завтракать, имея перед глазами такого противного старого неряху, словно вылезшего только что из мусорного ящика, она бы и говорить с ним больше не захотела!

— Письма нет, я вижу, — заметил мистер Пелумптон, подойдя к камину и грея руки у огня. — Значит, сегодня от меня не требуется, чтобы я ехал оценивать товар. Съезжу, пожалуй, перед обедом и застану его в лавке. Вот это мысль!

— Да, мысль хорошая, что и говорить, — резким тоном отозвалась его жена, хлопотавшая у стола. — Подождешь, пока откроют трактиры, да и поведешь его туда. Знаю я твои дела! Не будь их, не стоило бы открывать трактиры в обеденное время, потому что некому было бы их посещать.

— Слышали?! — обратился мистер Пелумптон к Тарджису, который торопился поесть, чтобы уйти как можно скорее. — У женщин всегда только одно на уме. Трактир! Если человек хочет немножко посидеть дома, они спрашивают, когда же он намерен работать, а если он идет на работу, начинается разговор о трактирах.

— А вы в трактиры не ходите, мистер Пелумптон? — осведомился Тарджис с подчеркнутой иронией.

— Где там, он их ненавидит! — в тон ему подхватила миссис Пелумптон. — Никакими силами не заставите его и близко подойти.

— Некоторые люди не хотят понять, что трактир бывает необходим деловому человеку, — с достоинством возразил мистер Пелумптон. — И если вы не работали в таком деле, как я, вы этого не поймете. Поверьте, в трактирах заключается столько сделок, что…

— До свиданья, миссис Пелумптон, — крикнул Тарджис, утирая губы, и выскочил из комнаты. Какую жизнь ведут эти Пелумптоны! Непонятно, как этим людям все же хочется жить. Спеша к станции Кемден-Таунского метро, проталкиваясь к эскалатору, ожидая поезда в Сити, качаясь потом в вагоне, среди множества локтей, развернутых газет и пакетов, он всю дорогу до Мургейта не переставал думать о своей великой тайне. В конторе он с трудом сдерживал ликование при мысли о том, что здесь распоряжается мистер Голспи, здесь все знают мистера Голспи, слыхали о его дочери, но никто не знает того, что знает он, Тарджис. Упоительная мысль!

Ему хотелось громко смеяться всякий раз, когда кто-нибудь заговаривал с ним или просто смотрел на него. Да, много они знают!

— Вы взяли расписку, Тарджис? — спросил мистер Смит.

Удивительное дело! Он совсем забыл и о деньгах и о расписке! Но расписка лежала у него в кармане, и, когда он вручал ее мистеру Смиту, его так и распирала тайная гордость и радость.

— Заходили в квартиру? — небрежно спросил мистер Смит.

— Заходил. (Что за вопрос! Если бы он только знал!)

— Да неужели? — воскликнула Поппи Селлерс, от ушей которой ничто не ускользало. — Расскажите же, какая у них обстановка. О чем вы говорили с его дочерью? Она хорошенькая? Расскажите все, все!

«А эта Поппи, в сущности, неплохая девчонка, только челка делает ее настоящим уродом. К тому же она влюблена в меня. Еще бы ей не влюбиться, если сама Лина Голспи… ну, ну, об этом молчок! Если вдуматься, бедняжка Поппи даже трогательна. И она приглашала меня вчера на концерт для полиции, а я чуть было не пошел! О Господи!»

— Что ж, мисс Селлерс, если вам так хочется знать это, я расскажу, — сказал он.

— Какое великодушие! — съехидничала Поппи. — Вы очень добры, милорд. Ну, рассказывайте.

— Они занимают верхний этаж особняка, — начал Тарджис. — И комната, в которой меня приняли, — большая, больше нашей конторы, и в ней множество всяких вещей, — большие лампы с абажурами, и граммофон, и куча подушек…

— Похоже, что они сняли меблированную квартиру? — спросила мисс Мэтфилд.

— Может быть. Не знаю. Я не бывал никогда в таких квартирах.

— Ну, а дочь? — вмешалась мисс Селлерс. — Красивая?

— Я видела ее только одну минуту, — сказала мисс Мэтфилд. — Кажется, хорошенькая, да?

— Да, — подтвердил Тарджис, изо всех сил сдерживая бурлившие в нем чувства.

— Но какая? Опишите ее, — допытывалась мисс Селлерс, не спуская с него глаз. И когда он, не ответив, вдруг отвернулся от нее, сделав вид, что очень занят, она бросила на него странный взгляд и больше не заговаривала с ним. Тарджис этого взгляда не заметил, а если бы и заметил, не придал бы ему никакого значения.

К счастью и для него и для «Твигга и Дэрсингема», у него в этот день было не очень много дела. Иначе он мог бы перепутать все отправки и натворить столько бед, что понадобилось бы две недели, чтобы опять привести все в порядок.

Неудобно ожидать обещанного телефонного звонка в конторе, где телефон звонит каждую минуту и заставляет вас подскакивать на месте. До половины четвертого Тарджис был сравнительно спокоен. От половины четвертого до четырех он замирал от нетерпения, от четырех до четверти пятого был близок к отчаянию, от четверти пятого до половины пятого балансировал на краю бездны, и каждый телефонный звонок увлекал его от бездны, а каждый нежеланный голос в телефонной трубке швырял обратно на ее край. «Если хотите знать мое мнение, — объявила служащая фирмы „Браун и Горштейн“ после разговора с ним по телефону в этот день, — так пора бы уже Твиггу и Дэрсингему немножко отполировать не только фанеру, но и своих служащих. Как они нахально обрезают, когда говоришь с ними!» В тридцать пять минут пятого, потеряв уже всякую надежду, Тарджис сидел за своим столом как в аду, а без четверти пять он тяжело дышал в телефонную трубку и был на седьмом небе.