Они сидели в тихом углу «комнаты отдыха», которая сегодня вообще была почти пуста. И мисс Мэтфилд неожиданно для самой себя пустилась в подробное описание своих сослуживцев, закончив новым пришельцем, мистером Голспи. Она рассказала о своем посещении «Леммалы», об иностранцах-моряках, о кают-компании, о водке, описала все романтические подробности. Рассказывала она хорошо, и мисс Морисон, забыв о своей привычной позе томного презрения к миру, слушала с жадным вниманием.

— Милая моя, — воскликнула она, когда мисс Мэтфилд кончила, — ведь это просто увлекательное приключение! Мне нравится этот человек, несмотря на то что он пожилой и все такое. Если бы я на службе встречалась с подобными людьми, я бы никогда не жаловалась на судьбу. Но мне не везет: где я ни работала, и в Англокатолическом обществе, и в дамских кружках любительниц бриджа в Бейсуотере, — повсюду только одни ехидные старые сплетницы. Надо будет все же снова попытать счастья в Сити. Я и не знала, что там можно встретить таких интересных, загадочных мужчин пиратского типа.

— Это вы верно сказали, в мистере Голспи есть что-то разбойничье.

— Нравятся мне такие! Вам бы следовало зазвать его сюда и познакомить со мной. Но сначала скажите ему — пусть сбреет усы.

— С какой стати? Мне это все равно. Я целоваться с ним не собираюсь, — добавила скороговоркой мисс Мэтфилд, не думая о том, что говорит.

— Я в этом не сомневаюсь, — сказала мисс Морисон медленно. — А кстати, он этого добивался?

— Ну конечно, нет! Не говорите глупостей! По-моему, вас донимает какой-то комплекс, Морисон. С какой стати вам это пришло в голову?

— Не знаю. Мне почему-то кажется, что он такой. Впрочем, не будем больше говорить об этом. Так он уехал из Лондона, этот человек-загадка? А когда же он вернется? Скоро? Ну хорошо, Мэтфилд, вы должны рассказать мне подробно все, что будет. Непременно! Я заинтересована — это в первый раз в моей молодой, но горькой жизни. Расскажете?

— Мне нечего будет рассказывать, — возразила мисс Мэтфилд небрежно. — Сегодня я, пожалуй, напишу домой, займусь списком рождественских подарков, приму ванну и пораньше лягу спать. Покойной ночи, Морисон.

Нет, разумеется, ей не о чем рассказывать. А если бы и было о чем, Морисон это не касается. (Впрочем, она славная девушка, гораздо лучше, чем казалась до сих пор.) Нет, рассказывать будет нечего. Все это глупости.

— Прочитайте его, пожалуйста, еще раз вслух, мисс Мэтфилд, — сказал мистер Дэрсингем. И, с довольным видом прослушав до конца письмо, спросил: — Ну что, как вы находите? Я хочу послать им, знаете ли, очень резкое письмо. Они сами на него напросились, честное слово!

— Мне кажется, оно написано в слишком мягком тоне, — ответила мисс Мэтфилд. Она не питала к мистеру Дэрсингему никакого уважения: очень уж он слабохарактерный, нерешительный, рыхлый! Он слишком походил на множество мужчин, которые бывали когда-то в доме ее родителей. Мистер Дэрсингем ее нисколько не интересовал. Таких вокруг были сотни, тысячи. Она знала, что он, ее работодатель, в сущности, побаивается ее. Как же уважать такого? Человек он, несомненно, порядочный, но, Боже мой, окружающий ее мир кишит скучными и добропорядочными людьми. Несколько обаятельных мошенников внесли бы немножко разнообразия.

— Нет, не думаю, мисс Мэтфилд, — сказал мистер Дэрсингем. — По-моему, оно на них подействует. А что именно вам не нравится?

— Я бы изменила вот это. — Она показала какое-то место в письме. — И тут. Вы не согласны со мной?

«Каково быть его женой?» — подумала она и решила, что быть миссис Дэрсингем хлопотливо днем и скучно ночью, но, в общем, приятнее, чем быть Лилиан Мэтфилд в Бэрпенфилде. Впрочем, она согласна была бы быть миссис Дэрсингем, только без мистера Дэрсингема. Выйти замуж за такого — Боже упаси! Она посмотрела на его нос — нормальный нос, немного похожий на луковицу, от лба блестящий и розовый, а на тупом кончике красноватый. По совести говоря, ничего в нем нет безобразного, тем не менее этот нос ее раздражает, у него преглупый вид. Что думает в душе миссис Дэрсингем о носе своего супруга? Находит его прелестным? Или ей все равно? Или он так давно ее раздражает, что она готова кричать при одной мысли об этом носе?

В счастливом неведении того, какие мысли проходят в темноволосой голове, наклонившейся так близко к его собственной, мистер Дэрсингем, наморщив лоб, перечитывал письмо, на которое нужно было ответить, — уклончивое, хитрое, скользкое письмо таинственной личности, стоявшей во главе фирмы «Александер».

— Знаете, мисс Мэтфилд, он настоящий мазурик, — размышлял он вслух. — Это его четвертое письмо с объяснением, почему они не платят, — и каждый раз он выдумывает другой предлог. Кстати, напомните мне, чтобы я послал Сэндикрофту записку с приказанием не ходить к ним больше… Ну, хорошо, я напишу другое письмо, короче и еще резче… «Если наш счет не будет оплачен в течение ближайших двух недель, мы будем вынуждены принять… как это… принять меры». Что-нибудь в таком духе, да? Ну хорошо, перечеркните все, и начнем снова.

Продолжалось это недолго. Написать записку Сэндикрофту было поручено мисс Мэтфилд. Кроме того, ей же поручили написать несколько писем, которые потом проверит мистер Смит, и таким образом мистер Дэрсингем покончил со всеми делами на сегодня.

— Я ожидаю мистера Голспи, — сказал он. — Он, вероятно, тоже захочет продиктовать вам несколько писем. Вчера вечером он сообщил мне по телефону, что приехал и сегодня будет в конторе. Пожалуйста, захватите с собой всю эту кучу бумаг… Одну минуту! Я хочу еще раз просмотреть письмо Северо-Западного общества. Будьте добры подождать минутку.

Мисс Мэтфилд ощутила радостное волнение при мысли, что так скоро увидит мистера Голспи, хотя это не было для нее сюрпризом — приезд мистера Голспи ожидался со дня на день. И трех недель не прошло с тех пор, как она стояла с ним рядом на палубе парохода на Темзе, но за это время мистер Голспи — его лицо, фигура, голос стали как-то странно нереальными, туманными, и присутствовал он постоянно в ее мыслях (особенно в последние дни) не как живой, знакомый человек, а скорее как ярко запомнившийся герой пьесы или недавно прочитанного романа. Было странно и радостно думать, что он может войти каждую минуту.

— Пожалуй, лучше мне сначала потолковать насчет этого письма с мистером Смитом, — сказал мистер Дэрсингем, откладывая письмо. — Скажите ему, мисс Мэтфилд…

Но тут стремительно распахнулись одна за другой две двери и тотчас с треском захлопнулись. Прибыл мистер Голспи.

— Алло, Дэрсингем! — загудел он, потирая руки. — Алло, мисс Мэтфилд! Брр, какой у вас здесь дьявольский холод! Я продрог до костей. Удивительное дело — здесь в Лондоне холоднее, чем в тех местах, которые славятся холодным климатом, двадцатиградусными морозами и всем прочим. Это из-за сырости, вероятно. Десять лет жизни здесь свели бы меня в гроб. Ну, как дела? Зашибаете деньгу?

— Спасибо. Мисс Мэтфилд, вы можете идти, — сказал мистер Дэрсингем.

Мисс Мэтфилд не могла решить, преувеличивала ли она в своих воспоминаниях длину усов мистера Голспи, или же он их подстриг. Во всяком случае, они казались ей теперь гораздо короче. Так же несомненно было и то, что она испытывала разочарование. Да, она вышла из кабинета с чувством необъяснимого разочарования. Это было совершенно нелепо, но она ничего не могла с собой поделать.

Это чувство не оставляло ее весь день. Мистер Голспи пришел в общую комнату, громогласно и весело поздоровался со всеми. Позднее, когда ушел мистер Дэрсингем, он продиктовал ей несколько писем, но почти не говорил с нею и ни в этот, ни в последующие дни, до самого Рождества, ни разу не упоминал о ее посещении «Леммалы». Конечно, не было никаких оснований ожидать этого, но все же мисс Мэтфилд испытывала разочарование, и мистер Голспи перестал ей нравиться, и все было не так, как ей хотелось.

Последние дни перед Рождеством были так мучительны, что она все с большим и большим нетерпением ожидала поездки домой, мечтала о поезде, который умчит ее в канун праздника из ослепляющей, шумной толчеи Лондона. Мистер Голспи, который собирался провести Рождество с дочерью в Париже, и мистер Дэрсингем, которого воодушевляла близость каждого праздника, были оба в прекрасном настроении, а все остальные в конторе необыкновенно мрачны. У мистера Смита, правда, вид был не мрачный, а озабоченный и суетливый, словно что-то тревожило его серый, ограниченный умишко. Тарджис, всегда не слишком веселый, теперь был просто невозможен: он или слонялся по конторе, или сидел за своим столом и неподвижным взглядом смотрел в окно на черные крыши. Мисс Мэтфилд вынуждена была несколько раз очень резко отчитать этого невежу. Маленькая Селлерс утратила свою обычную задорную живость — быть может, оттого, что Тарджис теперь бывал или холоден, или груб. И даже Стэнли, всегда готовый горячо приветствовать Рождество и вообще всякий свободный день, в последнее время так страдал от дурного настроения мистера Смита и Тарджиса, несправедливо обвинявших его в отлынивании от работы, что постепенно превращался в угрюмого, озлобленного мальчика. И мисс Мэтфилд, считавшая себя не более как гостьей на улице Ангела (она работает на этой улице, но она не с этой улицы), всегда державшаяся особняком, должна была тем не менее сидеть весь день в одной комнате со всеми этими людьми, работать с ними вместе и невольно испытывать на себе влияние чужих настроений и общего положения дел. Это ее угнетало.