— Да, разумеется, — ответил он спокойно. — Вы — девушка в моем вкусе, а я таких не часто встречаю.

— Благодарю за комплимент, — сказала мисс Мэтфилд и тут же рассердилась на себя за то, что сказала так мягко.

— Так вот, мисс Мэтфилд… нет, черт возьми, не могу я величать вас «мисс Мэтфилд», — во всяком случае, вне конторы не буду. Как ваше имя?

— Лилиан, — ответила она едва слышно.

— Хорошее имя. Лилиан. Так вот, Лилиан, теперь, когда мы выбрались из этого обезьянника, где все сейчас обнимаются и целуются, я могу как следует поздравить вас с Новым годом. — И без дальнейших церемоний он привлек ее к себе, несколько раз поцеловал и обнял так крепко, так крепко, что она едва дышала.

Она не могла решить, приятно это ей или неприятно. Ощущение, которое она испытывала, нельзя было отнести ни к одной из этих простых категорий. Его невозможно было анализировать, объяснить, описать другим, как большинство переживаний. Это было как пожар, наводнение, землетрясение. Ее закипевшая кровь откликнулась на могучие мужские объятия, в потрясенной душе замерли все другие чувства.

— А вот и такси, — сказал мистер Голспи, тяжело дыша, но довольно спокойным тоном. — Скажите ваш адрес.

Очутившись в такси, Лилиан внезапно ощутила большую усталость, ей совсем не хотелось разговаривать. Она в изнеможении прислонилась к мистеру Голспи и способна была только твердить про себя, что это ужасно глупо, хотя в глубине души отлично понимала, что это — все, что угодно, но только не глупость. Мистер Голспи молчал тоже, в этом тесном замкнутом пространстве он казался существом гигантской жизненной силы, совершенно иным, чем она, какой-то громадной живой машиной.

— Мы, кажется, уже у вашего дома? — осведомился он, когда такси стало подниматься вверх по холму.

— Да, нужно доехать до середины подъема.

— Мы будем видеться с вами иногда по вечерам, да? Но не так, как сегодня, имейте в виду. Только вдвоем. Поездим по городу, побываем в театрах и все такое. Что вы на это скажете?

— Да я не прочь… По правде говоря, я буду очень рада. — Она посмотрела в окно такси и затем постучала шоферу. — Мы как раз у моего дома. Нет, пожалуйста, не выходите. Нет, нет, не надо больше!.. Ну хорошо… До свиданья и… и спасибо за великолепный обед.

В клубе танцевальный вечер кончился, и большая часть ламп была потушена, но некоторые девушки еще слонялись внизу или тихонько болтали на лестнице, по дороге наверх.

— А, Мэтфилд! — крикнула одна из них. — С Новым годом!

Неужели это в самом деле было?.. Как странно это началось! Теперь, когда она очутилась снова в привычной и ненавистной обстановке Бэрпенфилда, приключения этой ночи должны были бы представляться ей еще более веселыми и чудесными, а мистер Голспи — этаким забавным, толстым, сказочным принцем, придумывавшим их. Но — странное дело — все вспоминалось совсем не в таком виде, и она ловила себя на том, что гонит прочь эти воспоминания. Медленно взбираясь по темной лестнице, она дрожала, как в ознобе. Она устала, озябла, у нее болела голова. А в душе уже всплывала, уже неслась на девственно-белых парусах утешительная мысль об аспирине и бутылке с горячей водой.

Когда мистер Голспи два дня спустя попросил ее опять провести с ним вечер, она охотно согласилась, хотя за эти два дня не раз твердила себе, что, если он ей это предложит, она откажется. Потом они стали очень часто встречаться. Обедали вместе, а потом посещали всякие зрелища по выбору мистера Голспи. Посмотрели новую музыкальную комедию Джерри Джернингема и постановку «Кривого Зеркала»; два раза ходили в «Колладиум»; побывали в звуковом кино, а раз он, к ее восторгу, повез ее на большое состязание боксеров. Она по-прежнему знала о нем очень мало. Иногда он рассказывал какие-нибудь любопытные случаи из своей жизни, но все еще оставался для нее загадкой. Она ничего не знала о его планах, и по временам у нее мелькало подозрение, что он не намерен долго оставаться в Англии, но подозрение это было основано только на его случайных, неопределенных замечаниях. Она ни разу и близко не подходила к его квартире, не встречалась с его дочерью и никогда не слыхала от него ни единого слова об умершей жене (если эта жена умерла). Но несмотря на все, она воображала, что знает его так, как не знала до сих пор ни одного человека. Временами он обращался с ней просто, по-дружески, как старый дядюшка, и, прощаясь, трепал ее по спине или стискивал руку у плеча. Иногда же бывал циничен, грубо заигрывал с ней, и когда пытался ее облапить, а она отталкивала его, он ухмылялся и говорил вещи тем более отвратительные, что в них была доля жестокой правды. В такие минуты она видела в нем просто старого хама и пьяницу, он становился ей противен, и она презирала себя за то, что встречается с таким человеком. А иногда, когда после блаженного вечера вдвоем он тянулся к ней в порыве страсти, в ней тоже ответно загоралась кровь, и где-нибудь в темном уголке или в такси по дороге домой они целовались, обнимались крепко, с жадным напряжением. Однако ни единого слова любви не было сказано между ними, и после таких вспышек Лилиан, потрясенная, задыхающаяся, не могла решить, что же она собственно — женщина, влюбленная в этого чуждого ей, ни на кого не похожего человека, или взбалмошная дурочка, которая сегодня слишком много пила и веселилась и которой следует скорее идти домой, принять горячую ванну и вспомнить о здравом смысле и приличиях. Так все и шло, больше между ними ничего не было, но мисс Мэтфилд понимала, что долго это продолжаться не может. А пока, в промежутках между этими экскурсиями, она по-прежнему болтала и брюзжала в клубе, раз в неделю писала домой обычные письма и продолжала как ни в чем не бывало работать в конторе, где никто не знал о том, что с нею происходит.

Однажды вечером, провожая ее обратно в клуб, мистер Голспи сказал небрежно, как будто между прочим:

— А на южном побережье, я думаю, можно чудесно провести время. Какого вы мнения насчет того, чтобы прокатиться туда на будущей неделе, Лилиан? Можно заказать машину.

— Да, поедем! — воскликнула она не задумываясь, так как всегда мечтала о возможности проводить свободные дни вне Лондона, хотя бы и в январе.

— Значит, договорились? — спросил он поспешно, и в голосе его звучало торжество.

Но тут она вдруг поняла тайный смысл его вопроса.

— Нет, нет. Извините, я сказала, не подумав.

— Ах, она сказала, не подумав! Как это вам нравится! Вы слишком много раздумываете, мисс. Девушкам, особенно красивым, много думать не полагается. До того, как мы с вами встретились, вы только и делали, что раздумывали, — и я не заметил, чтобы вам от этого было очень весело.

Лилиан не отвечала. Она злилась — отчасти из-за того, что за этой шутливой колкостью не могла не видеть правды. Говоря с ней таким небрежным, грубоватым тоном, он умел как-то особенно выпячивать неприятную истину. Он домогался своей цели с необузданным упорством, но где-то в душе у Лилиан, как набат, звучал предостерегающий голос.

На сей раз он переменил тон:

— Ну-ну, никто вас не собирается обижать! Мы просто повеселимся, пока можно.

— Нет, спасибо, — возразила она спокойно, хотя против такого призыва ей устоять было гораздо труднее.

Он настаивал.

— Нет, не поеду. В другой раз, быть может, но не теперь. Нет, я серьезно говорю.

— Право, я в вас разочаровался. Ну что ж, попробую в другой раз. Иначе вы когда-нибудь пожалеете о своем упрямстве. Да, смейтесь, смейтесь…

— Как тут не смеяться? Мужчины несносны, право. Вы хотите добиться своего, чего бы это ни стоило… мне. А так как вам это не удается, вы обижены и разочарованы. И, слушая вас, можно подумать, что все делается исключительно ради моего блага.

— Так оно и есть, — сказал мистер Голспи весело, и она, не глядя на него, знала, что он улыбается. — Именно так. Оттого-то я и разочарован.

— Оттого-то я и смеюсь, — задорно сказала она, хотя ей было совсем не до смеха. — Смеюсь над вашим наглым эгоизмом. Хорош, нечего сказать!