— Скопировали, мисс Селлерс? — спросил мистер Смит, начиная убирать свои книги. — Ага, отлично. В понедельник придет новый мальчик, и тогда вам будет полегче. А у вас, Тарджис, все готово? Вы переговорили с «Окли и сыновья» — помните, я просил вас об этом сегодня утром?

— Переговорил, мистер Смит. Вопрос улажен.

— Значит, вы со всем управились?

— Я сделал все, что можно было сделать сегодня, мистер Смит. Кое-что пришлось оставить на завтра, не успел…

— Так, так, — отозвался мистер Смит, вынимая из кармана трубку и кисет. — Что ж, пожалуй, можно не опасаться, что вы завтра не явитесь сюда, а, Тарджис? Ведь завтра — получка, ха-ха-ха! Такой день пропускать никому не охота.

Тарджис слабо улыбнулся:

— Нет, конечно, не пропущу, мистер Смит. Можете на меня положиться.

— Да, в такие дни можно на всякого положиться, все будут на месте, — пошутил опять мистер Смит. — Ну хорошо, Тарджис, можете идти, и вы тоже, мисс Мэтфилд. До завтра.

— До завтра, — сказал Тарджис. Но, снимая с вешалки пальто и шляпу, подумал неизвестно почему: «А откуда он знает, что мы завтра увидимся? Не следовало бы ему так уверенно заявлять это». Потом, надев пальто, посмотрел на Смита, в эту минуту раскуривавшего трубку, и сказал себе мысленно: «Вот стоит старый Смитти со своими очками и трубкой, в чистеньком воротничке, который он меняет ежедневно. Он имеет уютный дом, жену, детей, ходит себе в банк и получает семь или восемь фунтов в неделю, ему хорошо, и он это заслужил, потому что хоть он и разводит слишком много суеты, но человек он неплохой. Только скучный. И воображает, что у других такая же благополучная жизнь, как у него, а знает о том, что делается на свете, не больше, чем какая-нибудь старая поломойка. Все же, если у меня жизнь наладится и Лина выйдет за меня и у нас будет такое же уютное гнездышко, как у него, я буду иногда приглашать его с женой к нам, и мы с ним вдвоем будем коротать время за стаканом вина».

А в это самое время мистер Смит, подняв глаза от трубки и перехватив устремленный на него взгляд Тарджиса, подумал: «У мальчика скверный вид, честное слово — сегодня еще хуже, чем всегда. Как мы ни нуждаемся в работниках, а надо бы дать ему отдохнуть день-другой. Он совсем не заботится о себе, вот в чем горе. И никто о нем не заботится… один, в меблированных комнатах… Бедняга! Но ведь у него нет семьи, на нем не лежит ответственность, ему надо прокормить только себя одного, и он мог бы жить хорошо, ходить на концерты и все такое, если бы наладил свою жизнь. Наверное, не знает, как за это взяться. Надо бы позвать его как-нибудь в воскресенье к чаю или к ужину, ему будет приятно побывать в семейном доме. Да, позову его, когда мы помиримся с Эди и у нее опять будет хорошее настроение».

С такими мыслями оба посмотрели друг на друга как-то по-новому пристально, как смотрят иной раз на знакомое слово, которое вдруг показалось странным. Затем, кивнув друг другу на прощание, отвернулись, Тарджис — к двери, Смит — к своему столу.

Вечер был хорош, и теплый ветерок сгонял черную грязь в канавы. С главной улицы, где на мокрых камнях дрожали, как в зеркале, яркие огни фонарей и проезжавших автомобилей, Тарджис свернул на Мэйда-Вейл, сегодня совсем не такую, как два дня тому назад, когда снег лежал на земле сплошным ковром. Здесь стояла глухая тишина, было темно, мокро. На Кэррингтон-Виллас только и слышно было со всех сторон унылое «кап-кап» и слабо пахло мокрой травой. Тарджис, немного дрожавший — не от холода, а от волнения, — ни минуты не думал обо всем этом, но бессознательно замечал все. В этот вечер каждая мелочь — тень, мелькнувшая на шторе, свист мальчика где-то далеко в конце улицы, — воспринималась им как-то особенно остро, четко врезывалась в память. В доме № 2 играли на рояле, и он узнал мелодию. Он слышал ее много раз в кино.

Он остановился у ворот. Наверху был свет. Значит, Лина дома. Может быть, она не одна, но надо идти на риск. Теперь ему было почти все равно, встретит он у нее кого-нибудь или нет. Можно подняться наверх и придумать какой-нибудь предлог. Некоторое время он выжидал.

И вдруг его охватило желание уйти, махнуть на все рукой, не думать больше об этой девушке. Одну секунду ему казалось, что стоит только повернуться, дойти до конца улицы, — да, больше ничего не нужно, — и он освободится от этого наваждения, он станет другим человеком, станет сильнее и счастливее. Словно чей-то голос резко прошептал ему на ухо: «Уходи. Кончай с этим. Уходи прочь сейчас же». Где-то внутри, в желудке, он ощутил ледяную пустоту. Это болезнь. Он чуть не заплакал. Если бы свет там наверху вдруг погас, он мог бы уйти без сожаления. Но этот тусклый малиновый свет не исчезал — и он не мог уйти от него, вернуться в надежный, но пустой мир.

Опять прошел он мимо разбитой статуи мальчика с двумя большими рыбами, поднялся по ступеням между колоннами и нажал кнопку звонка под номером 4а.

Звонок, очевидно, не был услышан, и Тарджис, вспомнив свое первое посещение, нашел вторую кнопку. Дверь открыла великанша в фартуке.

— Вы не знаете, дома мисс Голспи?

— Ох, я без ног останусь из-за этих людей! — закричала женщина. — Только и делаю, что бегаю вверх и вниз, а звонят-то не к нам, а к ним. Мисс Голспи? Кажется, дома, хотя меня не касается, молодой человек, дома ли она, или ушла ко всем чертям. Она вас ждет, что ли?

— Нет. Вы не знаете, она одна или там кто-нибудь есть?

— Сейчас узнаю. Я ей покричу. Да вы войдите и закройте хорошенько дверь, чтобы не сквозило, тогда я ей крикну. — И женщина прошла через переднюю, поднялась по лестнице на несколько ступеней и заорала так, что наверху тотчас открылась дверь. — Мисс Голспи, здесь какой-то молодой человек, ваш знакомый, я его видела у вас. Он спрашивает, одна ли вы и можно ли подняться к вам.

— Да, да, я сегодня совсем одна и скучаю, — донесся до Тарджиса голос Лины. — Скажите ему, пожалуйста, чтобы шел сюда, а я сейчас… сию минуту… — По голосу слышно было, что она обрадована. Каким блаженством было слышать этот голос!

— Ступайте наверх, она говорит, что не заставит вас дожидаться ни минутки, это значит, что вам придется ждать, пока она будет наряжаться да прихорашиваться.

— Большое вам спасибо, — с чувством сказал Тарджис и пошел наверх. Дверь была открыта, и он вошел прямо в большую гостиную, которую за эти недели столько раз видел в своем воображении. Ему было странно увидеть ее теперь на самом деле, спокойно ожидающую его, Тарджиса. Та же комната, те же груды пестрых подушек, низкая тахта, граммофонные пластинки, книги, журналы, бутылки, фрукты и стаканы повсюду, две большие лампы под абажурами. Он был потрясен реальностью всех этих вещей. Он не сел, а стоял посреди комнаты со шляпой в руке и быстро, нервно переводил глаза с одного на другое.

— Алло! — весело крикнула Лина с порога соседней комнаты.

Но вдруг голос ее замер: Тарджис обернулся и посмотрел ей в лицо.

— Вы? — ахнула она, широко раскрывая глаза. — Так это вы? — Лицо ее вытянулось, голос дрогнул.

Он пытался что-то сказать.

— Вы пришли к отцу по какому-нибудь делу? — спросила она.

— Нет. Я хотел видеть вас… Лина.

— Зачем?

— Вы сами знаете, Лина…

Она шагнула вперед.

— Нет, не знаю. Отец скоро вернется… он может прийти с минуты на минуту…

— Он не придет, — угрюмо перебил Тарджис.

— А вы откуда знаете, что не придет? Ничего вы не знаете.

— Знаю. Мне известно, где он, и я знаю, что он вернется не скоро.

— Да, это на вас похоже… Так вот почему вы здесь! Вы шпионите и бегаете за мною повсюду. Ставите меня в глупое положение. Вы ведете себя как дурак. Да, так и знайте — как несносный дурак!

— Не все ли равно… Я хотел вас видеть.

— Ну а я вас видеть не хочу! — крикнула она, свирепея. — И вам пора это знать. Но вы намеков не понимаете. Так я вам прямо скажу, что не хочу больше с вами встречаться.

— Почему, Лина?